Амай Падение крепости. В опасности. Бегство (2)

За стенами крепости раскинулся лагерь Северной Мо, в нём было на удивление тихо. В большом шатре горел яркий свет, внутри собралось пять или шесть офицеров, они склонились над столом и что-то тихо обсуждали. Их молодой генерал молчал и рассматривал разложенную на столе карту. Пламя свечей было неровным, по стенам шатра танцевали высокие тени.

Снаружи послышались шаги. Откинув полог шатра, вошел офицер в броне и сказал:

– Генерал, двадцать тысяч конницы готовы. Можно прямо сейчас отправляться в путь. Прошу отдать приказ.

Чан Юйцин приподнял голову, его губы тронула улыбка, но выражение лица осталось холодным. Предполагалось, что этой ночью он останется у крепости Хань вместе со всем своим войском.

Чуть вздернув брови, Чан Юйцин оглядел собравшихся офицеров и спросил их:

– План действий понятен?

Офицеры дружно отозвались согласием, но голос Цзян Чэнъи выдал его неуверенность. Немного помедлив, Цзян Чэнъи начал:

– Генерал, подчиненный...

Чан Юйцин не стал дожидаться дальнейших слов и прервал его:

– Что? Чэнъи считает, что я устроил всё как-то не так?

– Подчинённый не смеет, – поспешно ответил Цзян Чэнъи. Но, посмотрев на выражение лица Чан Юйцина, он всё же со всей почтительностью добавил:

– Подчинённый всего лишь хочет следовать за своим генералом. К тому же, перед нашим отбытием главнокомандующий настойчиво просил подчиненного позаботиться о безопасности генерала.

Чан Юйцин прекрасно знал, что главнокомандующий навязал ему Цзян Чэнъи в заместители для того, чтобы тот сдерживал его. Ворчание и брюзжание Цзян Чэнъи уже успело порядком надоесть, он уже давно стал Чан Юйцину в тягость. Сейчас, когда Чан Юйцин с таким трудом смог добиться изменения первоначального плана и устроить разделение своего войска, как он мог позволить Цзян Чэнъи остаться с собой? Будет гораздо лучше, если Цзян Чэнъи остается тут за главного и будет подальше от него, Чан Юйцина.

И вот теперь Цзян Чэнъи опять за своё, всё о том же... Скрывая раздражение, Чан Юйцин улыбнулся:

– Чэнъи, не беспокойся. На этот раз я сам в бой не полезу, так что тебе незачем сопровождать и охранять меня. К тому же, ты – мой заместитель, а не начальник охраны, не трать свои силы на пустяки. Завтра – важный, непростой день, от которого многое зависит. Тут необходим такой внимательный человек, как ты. У нас нет права на ошибку.

Цзян Чэнъи хотел было что-то сказать, но увидев застывшее лицо Чан Юйцина, проглотил те слова, принял приказ и, опустив голову, вместе с остальными офицерами покинул шатер. Чан Юйцин усмехнулся. 

Охранники накинули на его плечи плащ и подали шлем с кисточкой, Чан Юйцин вышел наружу и вскочил на своего боевого коня – Сияние ночи. Отблески костров плясали по его броне и отражались на лице, отчего оно казалось ещё более холодным и жестким.

– Генерал Чэнъи, – позвал Чан Юйцин, наклонился с коня и тихо продолжил. – Я отдаю тебе всё своё войско, сто тысяч солдат. Ты уж постарайся привести к Тайсину их всех.

Сказав это, Чан Юйцин громко рассмеялся и, прежде чем Цзян Чэнъи успел что-либо ответить, послал коня в галоп. Охранники помчались следом.

Командующий западной армией Чан Юйцин и двадцать тысяч конницы исчезли в ночи, а под стенами крепости Хань осталось стоять лагерем якобы стотысячное войско. На следующий день оно должно было продолжить путь к Тайсину и объединиться с восточным войском Чжоу Чжиженя.

Тем временем принимавшие участие в штурме солдаты Северной Мо всё ещё были в крепости Хань и ни в чём себе не отказывали...

На западной окраине городка Хань, недалеко от крепостной стены, сгрудились небольшие убогие лачуги с тесными двориками. Словно рваная паутина их прорезал лабиринт узких извилистых проулков.

По одному из таких проулков, освещая себе факелами путь, шёл отряд солдат Северной Мо, около дюжины человек. Они громко бранились и были очень недовольны своей скудной добычей.

– Десятник, тут ворота открыты, видать все сбежали! Зайдём?

– Срань какая! – десятник был не в духе. – Сколько уже домов перевернули, мать вашу?! Ничего стоящего! Ни нитки, ни волосинки! Вот ведь не свезло, так не свезло, что мы сюда завернули!

Откуда ему было знать, что городок Хань был разделен на два района, восточный и западный? В восточном – ведомства, казенные места, особняки жителей побогаче. В западном – дома попроще, а у западной стены совсем беднота. Им поесть – и то радость, какие уж тут богатства? 

Этот отряд солдат действительно зашел совсем не туда, не удивительно что, обшарив более десятка домов, они ничего не нашли. Теперь они уже просто шли, не желая больше тратить сил на выбивание дверей и обыск других лачуг.

Один из солдат махнул факелом на восток и воскликнул:

– Десятник, слышь, как кричат? Айда туда?!

Десятник приободрился, посмотрел на краснеющие отблески на востоке, на свою братву, и, махнув рукой, сказал:

– Пошли, делать тут нечего! Эй там! Поторопись, а то другие снимут с супа весь жир до нас!

Солдаты отозвались и последовали за своим десятником.

Проулок опустел и погрузился во тьму, гомон и топот шагов унеслись куда-то прочь.

Потребовалась целая вечность чтобы сердце Амай перестало биться так быстро. Она долго прислушивалась, а затем осторожно выползла из заваленного хламом угла, упала на землю и лежала тяжело дыша.

В трактатах о военном искусстве говорится: «пусть реальное кажется иллюзией, пусть иллюзия кажется реальностью»*. Распахни двери во двор, разбросай вещи вокруг, и тогда солдаты Северной Мо, скорее всего, пройдут мимо, и тогда, возможно, получится пережить эту ночь.

Цитата из «Классических стратегий из соломенной хижины», военного трактата в двенадцати томах, предположительно написанного в первые годы правления императора Ваньли (династия Мин, правил в 1572 – 1620 гг.). Автор(ы) этого трактата придерживаются взгляда, что цель войны не убийство, а умиротворение и покой, армия должна бороться с хаосом и обеспечивать благоденствие народа. Жестокое обращение с гражданским населением недопустимо.

Амай даже не надеялась, что сможет спуститься с крепостной стены живой. После того, как её оглушила попавшая в шлем стрела, она до того перепугалась, что больше не могла пересилить себя и просто притворилась мертвой. Пролежав среди трупов до ночи, Амай осторожно выползла и под покровом тьмы почти наощупь пробралась в этот бедный квартал. 

За прошедший день она несколько раз оказывалась на пороге Небесных Врат и теперь лежала на спине, смотрела на мерцающие в безлунном небе звезды, тяжело дышала и собиралась с силами, которых было так мало. 

Однажды её мать сказала, что если хочешь быть живучим как таракан*, надо научиться терпеть и тьму, и сырость, и уметь выносить то, что с чем не могут справиться другие. Сегодня она пережила нечто более страшное, чем тьма и сырость, и она справилась. Так чего теперь бояться? Возможно, жизнь – это вообще не то, о чем ей следует беспокоиться. Если бы Небеса хотели забрать её жизнь, они сделали бы это четыре года назад. Раз не забрали тогда, значит Небесам она не нужна.

Мать Амай использует не слово «таракан», а имя, данное таракану в гонконгском комедийном фильме 1993 г. «Влюблённый учёный». Фильм был очень популярен, данное таракану имя стало крылатым. Имя таракана можно дословно перевести как [маленький крепыш].

Амай беспомощно улыбнулась. Увы, снова мучительно хотелось есть. Она вздохнула, поднялась и направилась на поиски в дом. Может быть, там у хозяев осталась хоть какая еда, пусть даже сырые продукты, и то было бы хорошо. Думая так, Амай наощупь прокралась внутрь.

У бедняков нет отдельных помещений для кухни и спальни, многие из них спят внутри дома, а еду готовят снаружи. Но если какие-то запасы еды у них и были, то хранились они внутри.

После долгих поисков в темноте Амай нащупала очаг и – о чудо! – половинку лепешки из гаоляна. Амай радостно подумала, что Небеса пока ещё не собираются заморить её голодом, и быстро потянула лепёшку в рот. Но, взглянув на лежащую рядом груду дров, вдруг застыла.

В дровах что-то шевелилось.

В сваленном поверх дров хворосте показалась маленькая человеческая голова. Лицо было дочерна измазано и неразличимо, не мигая смотрели два ярких глаза.

Нечисть!

По спине Амай пронесся холод, волосы встали дыбом. Она хотела закричать и убежать куда глаза глядят, но было так страшно, что тело не слушалось. Не закричав и не убежав, Амай растерянно протянула руку с куском лепешки и спросила:

– Ты… хочешь есть?

Говорят, что человек может испугать другого человека до самой смерти. В действительности же человек может испугать до смерти и нечисть. Неожиданный поступок Амай так перепугал ту «нечисть», что она открыла рот. Показались белые, ярко выделяющиеся на фоне черного лица зубы. «Нечисть» ахнула.

«Ах» тут же сменилось на «о–о–о» – «нечисть» не успела опомниться, как Амай запихнула в её открытый рот кусок лепешки. Голос был слабым и нежным, очевидно, что «нечисть» была женского пола.

Амай тут же прикрыла «нечисти» рот рукою, а другой крепко сжала её плечо и тихо одернула:

– Зачем кричишь? Хочешь, чтобы сюда сбежались солдаты северян?

«Нечисть» тут же утихла и со слезами на глазах жалобно посмотрела на Амай.

– Я тоже прячусь, – прошептала Амай. – Северяне ещё где-то рядом, если услышат и найдут – нам не жить! Молчи, и я тебя отпущу.

«Нечисть» кивнула. Амай осторожно ослабила хватку, а затем, видя, что «нечисть» больше не кричит, отпустила совсем, села прямо на землю, вытянула ноги и глубоко вздохнула. Нечисть то была или не нечисть, Амай не волновало, в тот момент она страшилась только одного: как бы не выдать себя и не привлечь внимание солдат Северной Мо.

Стоило Амай немного успокоиться, как она вновь почувствовала невыносимый голод. Она обернулась к «нечисти» и посмотрела на неё. Изо рта «нечисти» всё ещё торчал кусок лепешки. Амай протянула руку, вытащила его, пару раз дунула и, не обращая внимания на испуганную «нечисть», засунула себе в рот и попыталась проглотить.

Лепешка из гаоляна была черствой и грубой, а Амай за день не выпила и глотка. Лепешка застряла в горле и, сколько Амай ни колотила себя в грудь, не выходила. Амай задыхалась. 

Ей хотелось плакать: столько всего пережить и в конце концов умереть от какой-то лепешки из гаоляна!

– Кх!.. Кх!.. – Амай хваталась за шею и била себя в грудь.

«Нечисть» сидела, вытаращив глаза, а затем выкарабкалась из кучи дров и спотыкаясь побежала в угол. Там она зачерпнула воду из кадки и вернулась обратно. Одной рукой она поднесла ко рту Амай ковш – половинку тыквы-горлянки, а другой принялась колотить по спине.

Наконец, когда воды в ковше почти не осталось, от вставшей поперек горла лепёшки удалось избавиться. По лицу Амай текли слёзы.

– Спасибо, – почти беззвучно сказала она. Её голос и до этого не был нежен, а с расцарапанной глоткой стал еще более хриплым.

«Нечисть» была женского пола. В волнении и спешке она совсем забыла о том, что такая близость между мужчиной и женщиной недопустима. Теперь же, увидев, что с Амай всё хорошо, и обнаружив, что она слишком близко к человеку противоположного пола, «нечисть» вдруг стыдливо покраснела. Она быстро отпустила Амай, отступила на пару шагов назад и, не осмеливаясь смотреть, опустила голову.

Амай носила мужскую одежду с пятнадцати лет, и к настоящему моменту подобные мысли её уже не смущали. Как она могла догадаться о том, что на уме у этой девочки? Решив, что та испугалась, Амай вытерла рукавом лицо и улыбнулась. Девочка отступила ещё на пару шагов назад. Амай не знала, что сказать, и потому улыбнулась ещё раз. Обе молчали. 

Видя, что Амай не пытается её обидеть, девочка чуть осмелела.

Из живота Амай опять послышалось голодное урчание. Девочка молча подошла к сваленным в углу дровам и начала что-то искать там, а затем вернулась к Амай и вручила ей небольшой сверток. Амай нерешительно взяла его, развернула и ахнула от неожиданности: внутри было несколько мягких приготовленных на пару булочек.

– Это мне? – не веря спросила она.

Девочка кивнула. Опасаясь, что Амай опять подавится, она принесла ещё ковш воды. 

Глядя на бледные булочки, Амай неловко улыбнулась – она даже не помнила, как давно в последний раз ела что-то подобное. От слабого аромата сразу потекли слюньки. Амай ещё раз взглянула на девочку и, забыв поблагодарить, принялась жадно есть.

Жуя третью булочку, она стала есть медленнее, а поднеся ко рту четвертую, вдруг вспомнила, что булочек всего пять. Как можно съесть всё в одиночку?

Она нехотя вернула булочку в свёрток, отдала свёрток девочке и тихо поблагодарила.

С улицы проникал тусклый звёздный свет и слабо освещал всё вокруг. Амай внимательно рассматривала девочку. Тонкая, не более 14-15 лет, лицо перемазано так, что черт не различить. Хорошо были видны только живые, ясные глаза.

Девочка тоже украдкой рассматривала Амай. Быть наедине в темной комнате с посторонним мужчиной неприлично, но видя, что Амай не лезет к ней, девочка почувствовала облегчение: одной быть страшнее.

С улицы доносились крики. Девочка каждый раз пугалась и невольно пододвигалась к Амай всё ближе. Она выглядела такой несчастной и жалкой, что Амай не удержалась и спросила:

– Как тебя зовут?

Помедлив, девочка робко ответила:

– Сюй Сюэр*.

-эр/-р – уменьшительно-ласкательный суффикс. Иногда его пишут его через дефис или апостроф, но правильно всё-таки писать слитно.

Амай улыбнулась и попыталась подбодрить её:

– Не бойся, они далеко. Этот дом кажется уже разграбленным, они не придут сюда.

Как только она так сказала, снаружи послышались крики:

– Он там! За ним!

Голоса звучали всё ближе.

Амай испугалась, схватила Сюй Сюэр за руку и выбежала во двор, намереваясь спрятаться там же, где укрывалась раньше. Но они опоздали: переулок был освещен огнями, более десятка солдат Северной Мо гналось за офицером Южной Ся. На его руках был свёрток с ребенком, и он был как раз у ворот этого дома.

Прятаться было уже слишком поздно.

В свете факелов тот офицер показался Амай знакомым. Присмотревшись, она вспомнила: именно его она встретила в тот день, когда пришла в эту крепость.

Одной рукой офицер прижимал к себе сверток с ребёнком, а другой держал обоюдоострый прямой меч и отбивался от преследующих его солдат. Уворачиваться с ребенком на руках было неудобно и опасно. Краем глаза офицер заметил застывших в дверях дома Амай и Сюй Сюэр, отбил удар солдата Северной Мо, развернулся, бросил прямо в руки Амай свёрток с ребёнком и резко крикнул:

– В дом!

Амай была в таком смятении, что не могла уже думать. Она поймала плачущего ребёнка, затащила Сюй Сюэр обратно в дом и плотно закрыла дверь.

Офицер больше не был скован в движениях и начал отбиваться в полную силу. Вскоре на землю упало ещё два или три солдата Северной Мо. Остальные солдаты забоялись подходить к нему ближе. Вдруг кто-то крикнул:

– Поджигайте дом!

В дом полетело несколько факелов, офицер сбил несколько из них мечом на лету, но один всё же угодил в окно.

Бумага в окне тут же вспыхнула, пламя перекинулось на раму, внутрь повалил едкий дым.

Амай с отчаянием поняла, что живыми они уже не выйдут: выбежишь из дома – зарубят, останешься в доме – сгоришь заживо, а если не сгоришь – задохнешься и прокоптишься как утка.

Ребёнок на руках больше не плакал. Амай сунула его Сюй Сюэр и метнулась в наполненную дымом заднюю комнату. Вскоре она выбежала обратно с ветхим одеялом, бросилась к кадке с водой и намочила его.

– Сюда! Быстро! – крикнула она Сюй Сюэр.

Сюй Сюэр прижала к себе ребёнка и, трясясь и шатаясь, подбежала к Амай. Втроём они накрылись мокрым одеялом и сжались в углу у кадки. Силы Амай были уже на исходе. Хотелось надеяться, что тот офицер сможет избавиться от солдат, иначе они и в самом деле задохнутся тут. Чувствуя, как Сюй Сюэр колотит дрожь, Амай забрала у неё ребёнка, заставила себя улыбнуться и сказала:

– Не бойся! Тут только четыре стены, гореть нечему. Ещё немного, и всё закончится.

Но вокруг становилось всё жарче и жарче, а дышать было всё тяжелее и тяжелее. Амай хотелось, чтобы всё это, наконец, завершилось. Мучительно и медленно умирать? Не лучше ли выйти наружу и быть быстро зарубленной?

– Пошли отсюда, – велела она Сюй Сюэр.

Сюй Сюэр покачала головой:

– Я не могу идти...

Амай молча выругалась и натянула на голову одеяло. Держа ребёнка в одной руке и таща Сюй Сюэр другой, она двинулась к двери. Они не прошли и двух шагов, как кто-то выбил дверь и приподнял одеяло над ними. Это был тот офицер. Он был весь в крови и в отблесках огня казался похожим на поднявшегося из преисподни демона. Он выхватил из рук Амай ребёнка, закинул Сюй Сюэр на плечо и выбежал из дома.

Амай осталась в доме одна. Ей хотелось обругать офицера за неблагодарность, но как ругать, если человек и так не жалеет себя? Амай выбежала из дома следом за ним. Едва все они оказались во дворе, как услышали позади себя грохот – обрушились балки дома.

Амай упала на землю, оглянулась, посмотрела на взметнувшееся к небу пламя и запоздало испугалась: останься они в доме ещё немного, и их было бы уже не спасти.

Офицер опустил Сюй Сюэр. Девочка была так перепугана, что тут же осела на землю. Через несколько мгновений она заметила лежащие вокруг трупы солдат, взвизгнула, бросилась к Амай и прижалась к ней. Что Амай могла сделать? Всего лишь обнять и прошептать несколько успокаивающих слов.

Ребёнок на руках офицера громко орал – толи от дыма, толи от испуга. Не в силах выносить детский плач, Сюй Сюэр подошла к офицеру и тихо сказала:

– Господин военный, давайте я возьму его. Нехорошо, когда дети так много плачут...

У офицера от детского крика уже кружилась голова. Как только он отдал ребенка, тот замолчал и уставился на Сюй Сюэр широко открытыми глазами. Сюй Сюэр была удивлена и обрадована этим и, обернувшись к Амай, воскликнула:

– Смотри, какой хорошенький!

Амай подошла к Сюй Сюэр. Ребенку было восемь или девять месяцев, пухленький и приятный на вид, в тонких и добротных одёжках -– сразу видно, что родители не из простых. Амай обернулась к офицеру и заметила, что он задумчиво смотрит на них. Повинуясь внезапному наитию, она тихо зашептала Сюй Сюэр:

– Верни ему ребёнка! Быстро уходим!

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: перевод редактируется

Окончание главы