Маска 9. Жар

Лекарем оказался сутулый мужчина лет сорока, с маленькой бородкой и пронзительным взглядом близко посаженных глаз. Он чем-то напоминал птицу: длинный острый нос, маленькие круглые глазки, манера мелко кивать головой, не перебивая собеседника. Выслушав перечисленные задыхающимся Яном симптомы болезни «молодой госпожи», лекарь без лишних слов уложил в коробку какие-то травы, взял пару пузырьков и склянок, и жестом попросил выйти из аптеки. Возражать мужчина не осмелился: он и в самом деле боялся, что наследнику может стать гораздо хуже, если он продолжит осторожничать и избегать медицинского осмотра. К черту осторожность.

Если лекарь поднимет шум, Ян всегда успеет расправиться с немногочисленными свидетелями в постоялом дворе. Жаль, конечно, гостеприимного хозяина и отзывчивого лекаря, но выбора у Яна нет. Хотя, конечно, он был бы счастлив, если бы все же обошлось без разоблачений и кровопролития.

Сопровождаемый лекарем, Ян снова взлетел на второй этаж постоялого двора, ожидая увидеть в комнате все, что угодно: остывающий труп, например. Или, наоборот, совершенно здорового Ликасто, удивленного его суетой. Или вообще пустую кровать…

И снова его опасения не подтвердились: наследник лежал там, где он его оставил. Тонкие руки вцепились в одеяло, волосы стали влажными от пота, губы пересохли, из горла вырывалось тяжелое хриплое дыхание. Юноша по-прежнему спал, неспокойно вздрагивая во сне.

Ян слегка поклонился лекарю, приглашая его войти, и встал у двери, на всякий случай положив руку на кинжал в поясных ножнах. Если что, он просто молниеносно перережет доктору горло. Только бы тот успел осмотреть больного и рассказать, как его лечить!...

Лекарь долго считал пульс больного, прижимал деревянную трубочку к груди и слушал дыхание, легко коснулся щеки, проверяя температуру… наконец, он отошел от кровати и принялся копаться в своей коробке с травами. Ян вытянулся в струну, ожидая, когда же лекарь откроет рот и вынесет свой вердикт.

Судя по всему, этот лекарь был из тех, кто предпочитал действия словам. В его руках появились ступка и пестик, и он принялся сосредоточенно перетирать какие-то травы, по-прежнему не обращая внимания на мужчину у двери. Ликасто откашлялся, не открывая глаз, и снова затих.

Ян ждал, напоминая тигра в засаде.

Только спустя полчаса лекарь поманил Яна к столу, на котором расставил склянки.

- Вот это - заварить в горячей воде и обтереть платком кожу. Снимет жар. Вот это – по щепоти заваривать и пить четыре раза в день. От кашля. Вот эти капсулы – по одной пить перед сном каждый день. Выведет яд. Вот этот порошок – растворить в воде и пить утром и вечером. Восстановит легкие. Запомнили?

Ян стиснул зубы и попытался повторить:

- Обтереть. Заварить и четыре раза пить. По одной перед сном. Растворить, утром и вечером. Запомнил.

- Я запишу названия, - лекарь присел к столу и быстро начертил в столбик слова, - Вы найдете это в любой аптеке. Капсулы и порошок ваша жена должна принимать долго. Возможно, несколько месяцев. Или даже год. Ее организм сильно истощен и поражен ядом. Следите за питанием. И не уезжайте далеко от моря. Сухой воздух для вашей жены – смерть.

Ян сглотнул, кивая. Лекарь говорил быстро, отрывисто, кратко, но он дважды повторил «жена», и Ян немного расслабился. К тому же, он прекрасно видел, что лекарь почти не прикасался к его «супруге» во время осмотра, только легонько тронул запястье. Кажется, обошлось. Если все так, как говорит этот аптекарь, Ян будет заваривать травы столько, сколько нужно. Хоть всю жизнь.

- Господин… - лекарь аккуратно сложил в коробку свое имущество и внимательно посмотрел Яну в глаза, - я не буду задавать лишних вопросов. Это не мое дело. Но вам следует знать. Яд в организме вашей жены очень сильный, и попал туда уже давно. Он поразил легкие. Вам нужно помнить, что у вашей супруги очень мало сил. Ей еще долго будет то лучше, то хуже. Даже если лекарство поможет и яд покинет организм, легкие не восстановятся полностью. Она вряд ли сможет подарить Вам наследника, для нее это будет слишком сильной нагрузкой.

Ян шумно выдохнул, маскируя смех более подходящим случаю горестным «ох».

- Да-да, я понял. Никаких наследников.

- Просто помните об этом, - лекарь поднял вверх палец крючочком и многозначительно повторил, - очень опасная нагрузка, очень.

- Да-да. Благодарю Вас.

- Я скажу хозяину, чтобы он согрел для Вас воды. Вы должны мне три серебряных монеты.

Ян беспрекословно расплатился, хотя названная цена была намного выше общепринятых, добавил от себя еще монету и, благодарно кланяясь, выпроводил эскулапа.

Прислонившись спиной к закрывшейся двери, мужчина беззвучно рассмеялся. Никаких больше наследников в его жизни, это точно! Одного, наследника империи Ликасто, и без того вполне достаточно. И неважно, что этот похожий на птицу аптекарь наговорил про длительность лечения. Это все не страшно. Важно то, что Ликасто еще можно помочь, а значит, он украл его вовремя.

В дверь тихонько постучали, и прислужница прошелестела:

- Горячая вода для господина.

Ян поспешно впустил рабыню с большим кувшином и тазиком, от которых поднимался пар.

- Лекарь предупредил, что Вам нужно много горячей воды, - не поднимая глаз, пробормотала девушка в затертом переднике, - я принесу еще.

- И… принесите нам что-нибудь поесть.

- Да, господин.

Рабыня испарилась, а Ян, почесав щеку, нерешительно взял в руки первую склянку с какими-то сухими темными червячками внутри.

- Заварить и протереть платком, - вслух повторил он и, подумав, высыпал содержимое склянки в тазик. Запахло приятными травами, вода окрасилась в желтоватый цвет, «червячки» размокли, развернулись и приняли вид ничем не примечательных мелких листьев. И в самом деле, трава, облегченно подумал Ян.

Девушка-прислужница принесла еще воды и большое блюдо с хлебом, оливками, сыром, мясом и какими-то орехами.

- Кувшин вина и тарелку бобовой каши, - кратко распорядился Ян, и девушка снова исчезла.

«Нет, отсюда нам нужно уезжать, - отчетливо понял мужчина, - лечение затянется, а здесь все наши действия будут находиться на виду у слуг и хозяев. Каждый кусок хлеба, каждый кувшин воды будут проходить через посторонние руки. Завтра же попробую подыскать дом где-нибудь в отдалении от главных улиц…»

Дождавшись, пока каша и вино окажутся на столе в центре их комнаты, Ян кивнул и мотнул головой:

- Больше нас не беспокоить.

Отвар в тазике немного остыл и приобрел более насыщенный цвет. Пожалуй, теперь можно было попробовать обтереть им Ликасто.

Стоп.

То есть как это - обтереть?!

Ян нерешительно покосился на спящего юношу. Потом на тазик. Потом опять на юношу. Взять платок, смочить в тазике, и…? Ладно, хорошо, с руками, лицом и шеей он справится с горем пополам. Вряд ли наследник будет возмущаться, что Ян без спросу дотрагивался до него – это же ради лечения. Но вот остальное? Надо ли обтирать что-то еще? Ну, там, спину, грудь, живот…?

При мысли об этом у Яна онемела челюсть. Черт побери, почему так неловко думать об этом? Он такой же мужчина, как и я, с чего эти судорожные вздохи?

Уговаривая себя таким образом, Ян отжал платок и подсел к лежащему Ликасто. Напряженно следя за выражением лица наследника, провел платком по бледной горячей щеке. Ничего страшного не произошло, Ликасто не вскочил, не оттолкнул его, не возмутился и даже не пошевелился. Он продолжал беспокойно спать.

Ян осмелел и осторожно обтер юноше лицо.

«Какая нежная тонкая кожа… и маленькая родинка у самой мочки уха. Разве должны быть у юноши такие красивые нежные губы? Сколько девушек бы отдали все, лишь бы похвастаться ими… только не думать о шее. Постараться зажмуриться, пока платок скользит по шее. И по плечам. Нет, это совершенно невозможно – оставаться спокойным, видя эту шею и плечи. А ведь я должен еще вытереть и грудь, и спину… может быть, достаточно и этого? Нет, это трусость. К тому же, его тело раскалено, как печка, рядом с ним невыносимо жарко… нужно все же его обтереть…»

Мужчина изо всех сил попытался сконцентрироваться, но руки предательски дрожали, а мысли почему-то все время сползали на непристойности. Скажите на милость, как можно не думать ни о чем двусмысленном, когда пытаешься раздеть прекрасного хрупкого юношу, покорно лежащего перед тобой на кровати?! Застежка платья у плеча не поддавалась, и Ян был уже готов разорвать эту чертову одежду, когда…

- Что ты делаешь? - слабый хриплый голос прозвучал так неожиданно, что Ян укололся застежкой и резко втянул воздух сквозь сжатые зубы. Ликасто смотрел на него приоткрытыми затуманенными глазами, слегка приподняв брови.

- Наследник… простите… Вы заболели, у Вас жар… лекарь приказал Вас обтереть отваром… мне нужно снять одежду…

- Я не наследник, - невнятно пробормотал Ликасто и устало сомкнул ресницы, снова уплывая в дремоту. Ян выдохнул, ощущая себя так, словно избежал казни. Понятно, что юноша пока не слишком ясно осознает, что происходит вокруг, и сил у него нет, но как минимум пощечину отвесить ему смог бы, если бы захотел. Наверное, можно воспринять это, как индульгенцию.

Застежка, наконец, поддалась, и платье соскользнуло с плеча. Ян заворожено уставился на трогательно выпирающую ключицу.

«Что со мной происходит? Почему это? С чего вдруг? Давно ли я стал пускать слюни на мужское тело? Очнись, дружок, перед тобой не просто юноша, а наследник императорского престола, хотя он и не хочет за него бороться… однако хочет он этого или нет, этот титул до сих пор принадлежит ему, а значит, если вдруг завтра Ликасто передумает и разозлится на тебя, ты прямиком отправишься на плаху за то, что распускал руки, пусть и с разрешения лекаря».

Но ничего поделать с выпрыгивающим из горла сердцем он не мог: стоило ему опустить глаза на обнаженную кожу, как температура его собственного тела приближалась к запредельной отметке. Впору было даже использовать лекарство на самом себе, чтобы не перегреться.

Осторожно, то и дело отжимая платок и снова опуская его в отвар, Ян дотрагивался до Ликасто, стараясь дышать глубоко и размеренно. Контролировать дыхание – это то самое умение, над которым Яну обычно даже не приходилось задумываться. Сейчас же ему казалось, перестань он про себя считать секунды и делать вдохи, как остановится сердце – или, наоборот, выпрыгнет наружу.

Кое-как справившись с грудью, Ян попробовал было повернуть юношу на живот, но тот промычал что-то протестующее и снова раскинулся навзничь. Ян попытался усадить Ликасто, но тот бессильно заваливался на него, как тряпичная кукла.

Пришлось придержать наследника за плечи, и тот, сонно клюнув носом, уткнулся лбом в плечо мужчины. Кое-как изловчившись, Ян одной рукой – вторая придерживала спящего наследника в сидячем положении – наугад обтер платком тонкую спину и осторожно опустил юношу обратно на подушку. Почти справился. Ведь, наверное, ноги и живот протирать не нужно?... нет, на такое Ян точно не подписывался. Достаточно и этого. Впрочем, для закрепления результата можно еще раз пройтись по шее, рукам и груди… и лицу… и плечам…

Поймав себя на том, что он уже в третий раз, как заведенный, обтирает Ликасто, рассматривая его и словно случайно касаясь кончиками пальцев, Ян устыдился и прикрыл юношу одеялом. На сегодня достаточно. Если вдруг жар не спадет, он попробует еще раз.

- Приятно, - вдруг прошептал во сне юноша и повернулся на бок, сворачиваясь уже знакомым Яну калачиком, - так приятно...

Мужчина сидел на краю постели и растерянно улыбался, сжимая в руках влажный платок. Наверное, это совсем не относилось к нему, просто мальчик увидел хороший сон или еще что-то в этом же духе, но на душе стало тепло и светло.

Ян да Сильва давным-давно жил один.

Двадцать шесть лет назад он родился в одном из непростых дворянских семейств. Окружавшие его мамки и няньки сменялись хороводом, отец считался уважаемым и богатым гражданином, мать – первой красавицей города… а потом, спустя девять лет, все рухнуло. Оказывается, его мать не обделяла своим вниманием парочку других достопочтенных граждан, и отец об этом узнал.

Мать назвали блудницей.

Яна - ублюдком, прижитым на стороне.

И они с матерью оказались на улице.

Без денег, без вещей – отец не позволил взять с собой даже сменную одежду.

Семья матери их тоже не приняла – какой позор, обманывать законного супруга!

Приют они нашли только у старой кормилицы, нянчившей мать Яна в детстве. Старая женщина не отказала им в крыше над головой и хлебе, и они поселились в той самой рыбацкой деревеньке, рядом с которой заново родился вчера Ликасто…

Потянулись дни нищеты. Впрочем, сам Ян достаточно быстро приспособился к новым условиям – он прибился к брату кормилицы, старому рыбаку, который учил его плавать, выходить на лодке в море, ловить, потрошить и продавать рыбу… Ян научился всему, что умели эти бедные крестьяне. Он умел печь хлеб, давить виноград для вина, доить коз и коров, делать сыр, плести сети и корзины, сшивать куски холста для примитивной одежды, убирать дом и готовить кашу… а вот его матушка привыкнуть к ужасной жизни так и не смогла, и однажды ночью тихо сгинула в бушующем море, оставив Яну легкий поцелуй в лоб на прощанье.

Нельзя сказать, что для Яна это стало сильным потрясением: в усадьбе отца он с матерью почти не встречался, да в рыбацкой деревеньке ему тоже было совсем не до нее. Но само ощущение одиночества в тот момент сильно его подкосило. Старая кормилица и ее брат искренне сочувствовали парню, но что они могли? Только не прогонять его на улицу…

Когда ему было пятнадцать, на рынке, где Ян помогал старикам продавать рыбу, его заметил старый повар из отцовской усадьбы. Подивившись сходству мальчика со своим достопочтенным господином, он немедленно доложил хозяину: негоже, мол, такую копию почтенного патриция видеть в рыбном ряду… оскорбляет достоинство и честь. Обстановочка не подходящая для столь приметной физиономии. Мало ли, что люди подумают – вдруг припишут побочные романы с простолюдинами добропорядочному аристократу.

И снова жизнь Яна перевернулась с ног на голову: его, брезгливо зажимая нос надушенным платочком, извлекли из рыбного ряда на рынке, отмыли, переодели и отправили на обучение в школу.

В пятнадцать лет Ян да Сильва снова обрел свою настоящую фамилию и происхождение, хотя и не публично: все документы были оформлены правильно, но перед обществом отец его не признавал и общаться не считал нужным.

Ян и не собирался с ним общаться. Он был искренне благодарен ему за возможность учиться, но где-то в глубине души понимал, что отец задолжал ему намного больше, чем просто оформление в школу. Шесть лет его голодной жизни и отчаявшаяся мать – все это Ян вписал в долговую книжечку, чтобы при случае предъявить заносчивому родителю. Но предъявить не пришлось. Когда Ян, заканчивая трехлетний курс, держал экзамен, отец скончался от апоплексического удара.

Формально Яну принадлежала усадьба отца и его земли. Формально Ян да Сильва был достаточно богатым аристократом. Формально Ян да Сильва мог целыми днями лежать у стола и развлекаться переменой блюд.

Но фактически он ничего этого не хотел.

Землями и усадьбой занимался с тех пор нанятый Яном управляющий, а сам Ян… в общем, он уехал в столицу и пропал из жизни высшего благородного общества. Он не ходил в театры и на приемы, не пытался стать чиновником, не женился на дочерях знатных горожан. Он словно бы испарился, лишь изредка появляясь в родовом поместье на пару недель.

Официально он считался студентом. Сначала он закончил курс военного дела, затем - философии в Императорской Академии. Потом изучил курс права. Получив очередной документ об очередном умении, он клал их в коробку и забывал обо всем, что изучал.

На самом деле он занимался убийствами.

Его образ жизни не предполагал наличия друзей и любимых: любая тесная связь могла бы помешать ему выполнять свою работу. У него была пара знакомых среди бывших соучеников, но ни с кем из них он постоянно связи не поддерживал. Ему было чуждо ощущение семьи. У него никогда не возникало потребности связать с кем-либо свою жизнь. Он думал, что навсегда останется одиночкой-Экспиравитом.

Так он думал до вчерашнего дня.

Вчера Экспиравиту пришел конец. И вся его привычная жизнь, подстроенная под убийцу-одиночку, тоже рухнула.

Теперь он сидел на краю кровати и смотрел на тонкое бледное лицо спящего юноши.

Не то, чтобы Яну было некомфортно… скорее, ему было непривычно. Как только он принял решение не выполнять заказ Форто, на ближайшие два месяца его судьба была предопределена: он обязан был помочь тому, в жизнь кого вмешался, иначе он перестал бы уважать себя. А теперь, глядя на спящего Ликасто, он понимал, что не такое уж и тяжкое это бремя. И если покопаться внутри своей давно замерзшей души, можно будет обнаружить незнакомое чувство заботы и волнения за этого мальчика. И еще одно, тоже не знакомое ранее, чувство, проявлявшееся дрожью в пальцах и жаром в груди. Но об этом чувстве, пожалуй, говорить вообще не стоило.

Окончание главы