Маска 16. Помпа

Гонки колесниц в Большом циркусе были для горожан явлением, без сомнения, самым любимым. В дни проведения гонок все, от мала до велика, собирались на центральных улицах, ведущих от храма к циркусу, чтобы увидеть помпу – торжественное шествие, возглавляемое каменной фигурой бога-покровителя игр. Фигуру Юпитера несли на носилках десять сильных рабов, вокруг бога-покровителя танцевали артисты-сатиры в масках, величественно выступали следом наездники, из которых кто-то нынче одержит победу и будет коронован лавровым венком – а кто-то останется лежать на песке циркуса, проиграв навсегда. Зеваки осыпАли колесничих лепестками цветов, любовались пышностью пурпурных плащей знатных особ, смеялись над развязностью и танцами сатиров… Гонки в Большом Циркусе проводились часто, почти каждый день, но сегодняшние, объявленные праздничными и знаменующие чудесное спасение наследника престола из лап бандитов, предполагали особый размах и великолепие; горожане шептались, что перед заездами будут проводиться лотереи невиданной щедрости, подготовлены бессчетные мешки с золотыми монетами для толпы, а тарру – белый платок, объявляющий старт – будет бросать сам чудесно спасенный наследник.

Чтобы посмотреть на наследника, толпа начала занимать места на трибунах задолго до начала гонок, с самого утра. Циркус гудел многоголосой толпой, все старались найти местечко поближе к Императорской ложе, на ярусах пониже – чтобы удобнее было ловить монеты и шарики лотереи. Обычно эти места считались самыми опасными – летел песок и камни из-под копыт лошадей, а когда колесница теряла своего ездока, неуправляемо мчащиеся лошади могли покалечить не один десяток людей. Но сегодня никто не думал про случайности, мысли занимало только одно: Наследник.

Наследник всем казался персоной загадочной и непонятной: редко покидал дворец, редко показывался на публике, не любил зрелищ и спортивных состязаний… Его худоба и бледность казались всем признаком той самой божественной избранности, которой должны обладать все особы императорской фамилии. Форто наместником богов на земле не казался никому, его внешность напоминала разве что про изобилие пиршественных залов, и горожане искренне считали его тем, кем он и был: временным наместником настоящего императора. Пусть и знали все про его нежелание уходить с трона, пусть и боялись обсуждать методы, которыми действовал Форто в борьбе за власть, однако не вмешивались, полагаясь на небесное покровительство для истинного императора. Ликасто и был тем самым истинным императором, которого толпа готовилась обожать и восхвалять, уже сейчас воспевая в стихах и на сценах театров его красоту. Слух о том, что юного наследника похитил давно наводящий ужас на столицу Экспиравит, всколыхнул город. Не было ни одной улицы, где бы не обсуждалось похищение наследника. Новости о его поисках разносились моментально, как пламя в сухой ветреный день: толпа жадно следила за каждым появившимся слухом, пересказывая его и приукрашивая.

Если бы Ликасто услышал сплетни, он бы подивился тому, насколько хитер и в то же время наивен он был по мнению людей. Ему поочередно приписывали и слабость (как легко похитил его Экспиравит!), и хитрость (а не в сговоре ли наследник и разбойник?), и простодушность на грани глупости (дядя давно планировал его убийство, это знали и видели все, но только наследник ни о чем не догадывался). Мальчишка-гонец, примчавшийся из Ценцелле, направо и налево кричащий, что Ликасто находится в их городе на постоялом дворе, взволновал умы не только простолюдинов, но и влиятельный сенат: уже на следующий день сенаторы обсуждали ситуацию со сбежавшим наследником. Форто, совершенно не ожидавший таких осложнений, только зло кусал губы, изображая взволнованность и озабоченность судьбой племянника. Сенатор Корций Титус, цензор (если бы Ян да Сильва мог слышать его пафосные речи на трибуне, он без труда опознал бы в нем тот самый Второй Голос) выражал беспокойство, умело направляя мысли почтенных патрициев в сторону сочувствия несчастному обманутому дяде: ветреный молодой человек, забывший о своем высоком предназначении и долге перед империей, сбежал, как выяснилось, добровольно, влюбившись и потеряв голову… Однако через день Ликасто вернули в столицу, и цензор Корций Титус запел иную песню: он зачитал Сенату показания Ликасто о злонамеренном похищении, о дурманящем отваре, о старом и устрашающем Экспиравите, который собирался довезти его до своих сообщников и там то ли убить, то ли шантажировать регента Форто…

Сенат одобрил решение о публичной казни негодяя-убийцы, если таковой будет пойман, и спустя два дня, в полдень, казнь состоялась: несчастному, уже измученному пытками допроса преступнику публично отсекли голову.

«Экспиравит мертв, - передавали друг другу горожане, не успевшие лично увидеть зрелище, - эпоха Экспиравита закончилась!»

Отсеченная мечом голова преступника, с неузнаваемыми искривившимися чертами и запекшейся кровью на волосах, была выставлена на холме Оркуса в назидание остальным. Горожане ликовали и готовились к праздничному событию: справедливость восторжествовала, наследник престола спасен и находится в безопасности. Да здравствует Форто, провозглашала толпа. Да здравствует наследник Ликасто!

Все эти крики болезненно отдавались эхом в ушах Ликасто, когда он, вялый, бледный, едва стоящий на ногах, вышел в императорскую ложу циркуса. За его спиной Форто, убедившись, что кроме Ликасто его никто не слышит, ядовито прошептал:

- Вот видишь, мой мальчик, как тебя любит твой народ! Они будут искренне опечалены, когда ты все-таки умрешь от того яда, который тебе давал Экспиравит…

Ликасто не смотрел на дядю. Он держался так прямо, словно все его тело превратилось в мраморное изваяние наподобие парковых скульптур: холодное и безжизненное. Привычная белая одежда с золотым поясом, черные волосы, черные брови, словно углем нарисованные на мертвенно-бледной коже. Обычай требовал от Ликасто несложных действий: отдать распоряжение о начале бесплатной лотереи для бедняков, своей рукой бросив в толпу золотую монету, а затем, когда все призы будут розданы, уронить белый платок, открывая скачки. После этого он мог бы удалиться во дворец, сославшись на плохое самочувствие, но что-то подсказывало юноше, что если бы не необходимость появления чудесно спасенного наследника перед толпой на скачках, он бы давно уже уснул мертвым сном. Но Форто не мог не предъявить народу чудесно спасенного наследника - именно поэтому Ликасто был еще жив. А значит, уходить с глаз публики ни в коем случае нельзя, нужно держаться, сидеть в ложе до самого конца, длить и длить свое бесполезное существование в надежде, что выдастся удобный случай вонзить в регента кинжал.

Ликасто уже присмотрел этот кинжал: на поясе у одного из стражников. Если внезапно протянуть руку и сорвать кинжал, никто не успеет подготовиться: стражники не посмеют прикоснуться к императорской персоне, а Форто просто растеряется. Разве ждет регент такой прыти от своего безжизненно-слабого племянника? Ударить нужно будет в горло: так больше шансов, что смерть наступит быстро, и спасти регента не смогут.

Ликасто иногда даже глаза от слабости прикрывал, пытаясь собрать все свое самообладание и твердость. Только бы не дрогнула рука. Только бы не выронить кинжал… проклятый лекарь напоил его таким снадобьем, от которого разум был ясным, а вот тело казалось мягким, словно глина. Ликасто мог сидеть, недолго стоять и даже пройти несколько шагов, но не больше: ноги теряли твердость, и его тонкое, как веточка, тело легким перышком оседало на землю. Но юноша, сцепив зубы, твердо вознамерился досидеть до конца гонок. Колесницы начнут заезд, и к седьмому, последнему, кругу напряжение зрителей достигнет апогея; дядя – азартный поклонник колесничего Доруса, и будет смотреть на состязание, не отрываясь. На седьмом круге – если, конечно, Дорус не вылетит из своей колесницы на повороте раньше – регент окончательно забудет про осторожность, отвлечется, и вот тогда… Ликасто решительно стискивал кулаки. Неважно, что будет после. Если повезет, его казнят сразу же, и больше не придется мучиться угрызениями совести.

А совесть Ликасто мучила, да еще как!... Винить в том, что его обнаружили, нужно было только себя: когда Ян ушел в городок, Ликасто привязал коня и решил немного размять ноги, прогулявшись по рощице. Он легкомысленно понадеялся на глухое провинциальное местечко и собственный маскарад с женской одеждой. Спокойно, не таясь, прошелся по тропинке, вышел к дороге, даже поговорил с какой-то словоохотливой крестьянкой, несшей на рынок свежий сыр и угостившей его кусочком. Когда на дороге появились скачущие стремглав императорские стражники, Ликасто уже не успел сбежать: он смог только отступить на пару шагов от края дороги, но этого оказалось недостаточно. Командир центурионов, глава стражников, прекрасно знал Ликасто, ведь именно он и сопровождал наследника на все торжественные выезды. Воины окружили юношу, спешились, началась суета… Ликасто просчитался: никого не обмануло его платье, и дорога, проходившая от Ценцелле к столице, пролегала именно через этот городок.

Единственное, о чем думал в тот момент Ликасто – только бы не вернулся в рощицу Ян. Пусть лучше задержится на рынке подольше, пусть центурионы успеют увести Ликасто в город, подальше от этой рощицы и привязанного там коня!... Вроде бы все получилось: Ян из рощицы не вышел, даже если и вернулся, и стражники препроводили Ликасто на центральную площадь, за городские стены. Как же проклинал себя юноша за беспечность! Экспиравит так старался увезти его подальше, так старался вылечить, а он… он все испортил. А теперь Экспиравит, его единственный защитник и союзник, который даже после случившегося не оставлял попыток выручить его из рук Форто, казнен на холме Оркуса, и толпа – вот эта же самая, которая сейчас выкрикивает ему Ave! – пару часов назад ликовала, упиваясь зрелищем расправы…

Что теперь делать самому Ликасто? Выхода у него нет. Даже если он не станет делать НИЧЕГО, он все равно умрет. Форто прикончит его, не сегодня, так завтра. Так может быть, стоит хотя бы попробовать побороться? И если уж умирать, то утащить за собой и дядю? Исход один: либо дядя убивает его, либо его казнят за убийство дяди. Второе приятнее. Так, по крайней мере, он ощутит хотя бы небольшое удовлетворение.

Ликасто глубоко вздохнул и снова прикрыл глаза: приближается процессия Юпитера, и сейчас ему придется кивать бесчисленной веренице актеров, поэтов, музыкантов, колесничих, патрициев… Вот уже проплыла мимо огромная мраморная голова бога Юпитера на носилках, покрытых алой парчой, вот остановились перед ложей сатиры, кривляющиеся и танцующие… Форто благодушно смеялся немудреным стишкам – у него сегодня было прекрасное настроение, а Ликасто, с трудом удерживая на лице вежливо-заинтересованное выражение, принялся рассеянно рассматривать актеров в пестрых масках. Один из них, самый высокий, больше похожий на атлета, подскакивал и плясал прямо перед его носом, и Ликасто невольно сморщился, собираясь отвести взгляд от надоедливого сатира.

Но так и замер, впившись взглядом в показавшийся знакомым шрам на груди актера, открытый костюмом то ли зверя, то ли демона.

Сатир словно бы нарочно то и дело ударял себя в грудь правой рукой, выкрикивая какие-то глупые шутки, бил и бил по этому шраму, все прыгал и прыгал перед лицом Ликасто – и юноша медленно поднял глаза на маску. В прорезях глазниц улыбались зеленые глаза, и Ликасто что было силы сжал пальцы в кулак – только бы не выдать себя радостью узнавания, только бы не выдать! Сатир, заметив прямой взгляд, заплясал еще веселее, закрутился на месте волчком, и процессия пошла дальше, получив от регента по золотой монете. Ликасто казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди: Ян жив. Ян да Сильва, неуловимый Экспиравит, снова смог подобраться к нему так близко, что даже дотронулся до края его одежды, протягивая руку за монетой. Он не оставил попыток его спасти, а Форто казнил вместо него какого-то ни в чем не повинного разбойника…

Наследник выпрямился еще сильнее, чем раньше, и искусанные губы наконец-то растянулись в улыбке.

Окончание главы