Злой Повелитель: Начало Глава Третья– Прыщавый, Большемордый, Криворукий Кусок Кретина

Просветленный Повелитель Зла всегда будет открыт для приобретения знаний и никогда не попадет в ловушку, думая, что знает все, что стоит знать. Приверженность обучению на протяжении всей жизни была краеугольным камнем моего собственного успеха. Но в то время как мудрость может прийти из неожиданных мест и никогда не должна быть отвергнута, даже если исходит из низменного или откровенно подозрительного источника, никогда не следует принимать что-либо за чистую монету. Иными словами, будьте непредвзяты, но не будьте доверчивы.

Например, я много узнал от отца Викера, в основном об алкоголе и противоположном поле. Подавляющее большинство этих уроков мне было бы намного лучше не усваивать.

Я говорю здесь, что открыто признаю - в отношении женщин я допускал... ошибки.

~ ~ ~

Первым, что я забыл взять с собой в подвал, был источник света. Вторым - еду. Третьим была вода. Я сидел в темноте в углу погреба за баррикадой из сломанных скамей и древнего остова кровати и молился Свету, притворяясь, что я в него верю, что не стану едой для орков.

Кирка горела надо мной - я слышал рев пламени, чувствовал тепло даже сквозь камень и как можно тише давился дымом, который попадал внутрь. Единственная хорошая вещь сидения в горящем здании заключалась в том, что пламя было достаточно громким, чтобы по большей части заглушать крики и орочьи вопли. В конце концов я провалился в тяжелый сон.

Когда я окончательно проснулся, звуки разрушения стихли. Я ничего не слышал. Ни огня, ни криков, ни вааргх-ов. Я понятия не имел, сколько времени прошло. Мой желудок сообщал, что вечность.

Я решил подождать немного дольше, просто ради безопасности.

В конце концов голод выгнал меня из укрытия. Мне потребовалось много времени, чтобы открыть люк, поскольку он был заблокирован обломками, но в конце концов мне это удалось.

Кирка была обугленным деревянным скелетом, открытым для света, местом поклонения которому должна была являться. От деревни остались только угли.

Я решил быть очень осторожным и конкретным в отношении того, о чем я молился в будущем.

Я не увидел выживших и даже трупов. Были только отдельные конечности или пальцы. Позже я узнал, что орда орков была голодным зверем, и по большому счету пожирала любую плоть, с которой сталкивалась.

Я тоже был зверски голоден к тому моменту и потратил остатки дня, копаясь среди разрухи в поисках чего-нибудь съедобного. Я обнаружил пару обугленных реп и чудесно сохранившуюся буханку хлеба, которые я и съел, а оставшуюся часть живота наполнил водой из колодца. Затем я сел и попытался решить, что с собой делать .

Причина, по которой я взял перстень с печаткой и канцелярские принадлежности Брина, заключалась в том, что у меня были намерения сфабриковать собственное отстранение от службы Свету. Бытие аколитом больше мне совершенно не подходило. Проблема была в том, что я тоже больше ни для чего не подходил. Теперь, когда деревня была дымящимся кратером, все это казалось спорным вопросом.

Не было никого, кому я мог бы показать свои условные поддельные документы, что, полагаю, было своего рода свободой. А также не было ни еды, ни укрытия. Я на мгновение задумался о том, чтобы проверить, жив ли еще старый сэр Петтигрю в своей усадьбе. Он мог бы накормить меня. Или просто прогнать меня кнутом. Он никогда не был однозначен.

Затем я подумал о том, чтобы посмотреть, в порядке ли ферма моей семьи. Но как бы мне ни хотелось увидеть мою мать, если не остальную часть моего клана, я категорически не хотел видеть, что от нее осталось, если орки проходили мимо.

И потом я подумал о том, чтобы просто уйти. Не было ничего, ради чего можно было бы остаться, это я ясно видел.

Вопрос был в том, куда мне идти?

Желательно в некое достаточно большое место, чтобы быть защищенным от вторжений орков, было моим незамедлительным и понятным ответом. И самым большим, самым безопасным местом, о котором я знал, была Столица. Я был аколитом Света, хотя и крайне ужасным. Конечно, Великий Храм Света должен был бы принять меня, если бы я появился и объяснил свою ситуацию?

Даже будучи двенадцати лет от роду я смеялся над этой мыслью. Нет, я должен был убедиться, что они были обязаны найти для меня место.

Кирка утратила крышу, и ее камни были в большинстве своем потрескавшимися и почерневшими, но помещения в задней половине пострадали меньше, чем все остальное. В комнате Брина большая часть немногочисленной мебели в целом избежала печальной участи. Узкая кровать была покрыта сажей, но в основном цела, как и его письменный стол, хотя стул и был испорчен, а сундук с личными вещами практически не тронут. Во всяком случае, пока я не разбил его камнем.

Там тоже было не много. Его сбережения составляли шесть пенсов. У него была пачка бумаг, связанная шпагатом. Большинство из них были письмами от его матери, которая, надо сказать, возможно и любила своего сына, но имела достаточно невысокое мнение о его способности сделать что-либо - каждое письмо, которое я озаботился прочитать, заканчивалось наставлениями делать или не делать простейшие вещи, вроде регулярной чистки зубов и «избегания больных блудниц, которые заразят гнилью и встретят твою душу в аду».

В личных бумагах Брина я также нашел его назначение в Струдд. На нем я основал свою подделку. Отец Брин «рекомендовал» меня, «аколита, сияющего верой и надеждами, передать заботе своих собратьев по Свету, в надежде найти место, более близкое к благодати, чем печально мрачная деревня Струдд».

Затем я подписался очень хорошей подделкой его неразборчивых каракуль и запечатал письмо перстнем-печаткой, которое впоследствии бросил в колодец.

* * *

Мое путешествие в столицу заняло три недели, и о нем мало что стоит писать, кроме того факта, что, как оказалось, большинство фермеров были гораздо щедрее моего отца, когда речь шла о кормлении незнакомцев. Это могло быть связано с тем, что большинство фермеров были намного лучше в выращивании съедобных продуктов, но я не любил предполагать. Мне никогда не было достаточно пищи, несмотря на это. Растущие мальчики и все такое.

Когда я наконец добрался до столицы, я был грязным, со стертыми ногами и задающимся вопросом, сделал ли я правильный выбор. Когда я попытался представиться в Великом Храме, охранники сначала не хотели впускать меня и говорили обидные вещи о моем запахе. Поэтому я искупался в общественном фонтане и попробовал еще раз. Я вручил им свое письмо от Брина, и они рассмеялись.

- Думаешь, мы умеем читать? Проваливай, мокрая крыса.

- Тогда, кто умеет?

- Иди в Скрипторий. Эти писаки знают слова.

- А где это?

Один из охранников смутно указал на место в противоположной стороне большой площади, похожее на тюрьму. Не то чтобы я тогда знал, как выглядит тюрьма.

Я отправился с урчанием в животе и болью в ногах туда, куда меня направили, и постучал в маленькую дверь в большой, мрачной, серой стене. Через некоторое время она открылась, и передо мной появился очень пожилой мужчина в коричневой рясе.

- Какого черта тебе тут надо? - спросил он, нахмурившись.

Я безмолвно протянул рекомендательное письмо. Он взял его, сломал печать и прочитал содержимое. Затем он проверил печать и уставился на меня.

- И какого черта мне с тобой делать?

- Я не знаю, отец. Они сказали мне прийти сюда, - сказал я.

- Кто это они?

Я неопределенно указал на Великий Храм на другой стороне Большой Площади.

- Покрыться им фурункулами. Тогда заходи, - сказал он, открывая дверь шире и пропуская меня, - Ты хоть умеешь читать и писать?

- Умею, отец.

- Лепешечные твои мозги. Я монах, а не священник. Можешь звать меня братом, братом Маугримом. Все мы братья здесь, в Скриптории.

- Простите, брат.

- Будешь просить прощения, когда я тебе сандалию в зад запихну. Почему ты пахнешь как дохлый кролик?

- Это было последнее, что мне пришлось съесть, брат.

- Ослепи меня Свет, ты жалок.

И так я стал братом-писцом в Скриптории Света. По крайней мере, на следующие восемь лет.

* * *

Читатель, несомненно, поблагодарит меня за пропуск следующих нескольких лет, чтобы мы могли добраться до более важных моментов. Никто не захочет читать о половом созревании в монастыре; в конце концов, это мемуары, а не ужасы.

Скрипторий во многих отношениях был тюрьмой. Мы все спали в крошечных каменных камерах. К нам не допускали ни женщин, ни вина, и, хотя песня не была прямо запрещена, петь было откровенно не о чем, если только ты не увлекался сидением за столом круглосуточно каждый день в течение многих лет, копируя рукописи, пока твой позвоночник медленно изгибался, а рука была постоянно стиснута. Или, если ты питал особые чувства к запаху множества стариков в тесноте; стариков, имевших мало стимулов для поддержания даже элементарной личной гигиены.

Я таких чувств не питал.

Через некоторое время я узнал, что Скрипторий - это то место, куда тебя отправляли, если ты никому не нравился и у тебя не было власти. Это была церковная ссылка. По сути, я невольно заключил себя в тюрьму с одними из самых отпетых придурков, которых могла предложить Вера в Свет.

Я не ценил этого, пока был заключен в Скриптории, но есть худшие способы научиться быть злым повелителем, чем быть запертым с парой дюжин неисправимых старых ублюдков несколько лет подряд. По крайней мере, они не приукрашивали ни одну правду, которая пробивалась через их сморщенные губы, и они возвели мелочность в высокое искусство.

Нас не пускали за пределы строения, которое, как я уже говорил, имело очень высокую стену, за исключением довольно конкретных причин, таких как поход на рынок.

Рыночная обязанность ревностно ценилась и переходила к самому старшему переписчику. Не самый разумный подход, так как они были толпой старых, почти слепых писцов Скриптория, которые едва могли найти путь до помойной ямы, не говоря о рынке, и тем более принести покупки обратно, но так уж было заведено. Традиция - это мощная сила. Все потенциальные Повелители должны помнить об этом. Брат Джеби был ответственным за рынок, когда я прибыл в Скрипторий в двенадцать лет, и он занимал эту должность до самой своей смерти. К тому времени мне только исполнилось двадцать.

Утро его смерти шло точно так же, как и все остальные, пока не настал момент истины. Он закончил свой ежедневный завтрак кашей, встал и взял корзину, которую использовал для покупок (утром он всегда держал ее перед собой на столе, просто чтобы напомнить всем, кто есть кто). Он сделал два шага к двери, затем схватился за грудь и пробормотал «ох, дерьмо, жопа». Затем он упал замертво на пол трапезной.

На мгновение наступила абсолютная тишина. Затем брат Маугрим сломал ее, бросив чашку на стол и крикнув «Наконец-то!»

В тот день, когда брат Джеби умер, брат Маугрим стал самым старшим и, таким образом, после почти сорока лет ожидания приобрел мантию рыночника. К сожалению для брата Маугрима, к тому времени он был более чем наполовину слеп, и в большую часть дней практически прикован к постели. Он не мог больше ходить без посторонней помощи, даже в свой лучший день. Но он отказался передать рыночную ответственность брату Фарендту, следующему по возрасту, потому что брат Фарендт много лет крал перья и кисти брата Маугрима. Никакие побои или угрозы не могли подействовать на него.

Я до сих пор слышу, как он кричит в трапезной: «Вы все можете лизнуть мое засохшее очко! Сейчас я отвечаю за рынок, и я буду передавать свои обязанности по своему усмотрению! И я считаю уместным, что этот прыщавый, большемордый, криворукий кусок кретна брат Гар будет делать это! В любом случае, его навыки копирования какие-то дерьмовые».

Злоба, надо сказать, по-своему столь же мощная сила, как и традиция, и до тех пор, пока ты не являешься ее целью, есть хоть какой-то шанс, что она может принести тебе пользу.

Ах, брат Маугрим. Я действительно сожалею, что он умер в огне. Я бы сделал его советником. Он был бы глотком свежего воздуха по сравнению с льстивыми подхалимами, с которыми я позже столкнусь.

«Брат Гар», - сказал Маугрим, - «возьми эту корзину, возьми монеты из кармана Джеби и иди покупать нам наше продовольствие».

Я оглянулся на других братьев, которые, казалось, все желали мне зла, особенно Фарендт. Но никто из них не сказал и не сделал ничего, чтобы остановить меня, когда я шел грабить труп Джаби по приказу Маугрима.

Конечно, в конце концов, я ограблю еще много трупов, но именно первый раз оказался настолько же изменяющим жизнь, насколько был неловко неприятным.

Окончание главы