Ветер в пустоши Глава 16

«Самосознание. Что такое человек? Человек есть реальная связь бездушного и безжизненного телесного механизма с душой, обладающей мышлением и волей (По Декарту).

 Что такое «Я»? Что делает человека – человеком?

«Я» есть волевое, действующее существо (По Фихте).

Субъект – это целостный человек, человек в единстве телесных, духовных и родовых характеристик (По Фейербаху).

Мне интересно, какие бы определения дали эти немецкие философы, если бы знали хоть что-нибудь о проклятых духах и шаманах?

 Председатель ПЗП, «Проклятая Азбука»

  *

      У Сатору Годжо зазвонил телефон. Он вообще-то шел на обед, в общую столовую и от неожиданности даже затормозил, удивленно косясь на гудящий карман. Потом он посмотрел на сенсорный смартфон в своей руке и, убедившись всеми шестью глазами, что в коридоре техникума за ним никто не наблюдает, достал допотопный телефон-раскладушку и взял трубку.

– Алло? Чего это ты звонишь без предупреждения? – удивился Годжо, и на том конце прокашлялись и зашипели – связь чуть подводила, все-таки, Америка не ближний свет, – Эй, ты пропадаешь.

Трубка, наконец, собралась и шипение прекратилось.

– Дело есть, – сказал Человек на том конце, и Годжо облегченно выдохнул.

– Слава богу, я уже начал волноваться. Чего тебе опять надо? – прозвучало нарочито сварливо и с ехидными смешинками в голосе.

– Последний штрих. Доступ в систему техникума, – совершенно не смущаясь оповестила трубка.

– А ты не обалдел? – возмутился Сатору для проформы, хотя уже во всю прикидывал, как можно извернуться, чтобы этот американский придурок смог войти в базу данных. Сатору не был бы Сатору, если бы не решил подразнить: – Губу закатай.

– Годжо, – с укором, от которого внутри разлилось веселье.

Трубка помолчала и аргументировала.

– Ты не сможешь информировать нас о проклятиях вечно и сливать нам данные. И это для тебя не безопасно, а с полным доступом можно будет отслеживать деятельность шаманов. Это последний оставшийся шаг, Сатору. Самый последний. И все закончиться. Я клянусь. Эта стадия последняя.

      Годжо прикусил губу. Эти слова стоили всех потраченных нервов и сил. Яркой, опьяняющей волной захлестнуло понимание, что скоро все закончится и можно будет смотреть на плоды своих трудов, попивая коктельчик с маленьким зонтиком на побережье Тихого океана. Но остался последний рывок.

– Диктуй, что нужно делать, – серьезным тоном произнес Годжо, и практически кожей почувствовал, как на том конце связи предвкушающее улыбаются.

– Мигель передаст инструкции. Давай, Сатору, скоро все закончится.

***

– Ну, так что? Что первое появилось-то? – спросил Годжо, но посмотрел почему-то только на Мегуми.

      Тот нахмурился, и отвернулся, привычно пропуская половину пустого словоблудия мимо ушей. Кугисаки и Итадори активно вступили в спор, и Сатору отвечал охотно и увлеченно. Но все было не то. Ответ маячил где-то на периферии, но зацепиться за него и сформулировать не получалось. Мегуми выдохнул, протер ладонями лицо.

– Мы можем обсудить что-то другое? – спросил он с легкими нотками раздражения в голосе. Сатору повернулся к нему как будто удивленно.

– Что, например?

– Сверхчеловек Ницше. Это шаман? – спросил Мегуми влоб, игнорируя странные взгляды друзей. Нобара и Юджи вытаращились на него со всем удивлением, на какое были способны, и Мегуми закатил глаза. Читать надо больше!

Сатору задумался, приваливаясь к учительскому столу.

– Вряд ли Ницше вообще знал про шаманов, – произнес он, – Но думаю, он бы все равно вывел бы отдельного «сверхчеловека- сверхшамана» специально для магов.

– А для проклятий? – спросил Мегуми, и Сатору замолк, – Это вообще может быть проклятие?

– Так. Стоп, – фыркнула со своего места Нобара, – Вы конечно дофига умные, но давайте для тех, кто табуретка. Что за чувак Ницше и что за сверхчеловек?

      Пока Годжо рассказывал идеи немецкого философа об идеальном человеке, сильном, благородном, красивом, о том, кто, по словам Ницше, займет место Бога, Фушигуро отвернулся к окну, думая, что зря начал этот разговор. Это не принесло никакой ясности – только раззадорило какие-то мечущиеся мысли, которые не получалось сформулировать. Ни одна философия мира не дала определения, что такое шаман. Что такое человек – да. Но не маг.

      Хотелось задавать вопросы. Почему, когда Годжо задает вопрос, о том, кто появился первым, он убирает из этой системы людей? Они должны людей защищать, но при этом маги сами ставят себя на другой уровень. Будто на соседнюю колею железной дороги – они идут параллельно, но не пересекаются, или пересекаются только что бы спасти человека от проклятия. Их миры разрознены, практически противопоставлены. Это не правильно, это не приводит ни к чему единому, а только разрозненному. Пока Мегуми не додумался о том, что надо бы перед людьми сделать великое (и страшнейшее) заявление, провести пресс-конференцио на тему существования проклятий и шаманов, он решил переключиться на любимый вопрос Годжо.

      Маг стал магом, когда изгнал первое проклятие. По определению. Увидел и изгнал – значит маг. Возможно, проклятия появились первыми. До тех, кто их впервые увидел. Ведь если не видишь, их не существует – если сказать очень, очень грубо. Миром правили проклятия? Невидимые существа, жившие в том же мирке, но немного в других координатах, чем люди. Мегуми вдруг подумал, а что еще человек не видит? И, возможно, увидит в будущем. Когда…

      Он повернул голову и заметил вылезшего на щеке Итадори Сукуну, и замер, все еще думая, что еще человеческий глаз не может увидеть, просто потому что это человеческий глаз – не хуже, не лучше, просто другое строение. Сукуна смотрел прищурено – не на него, просто смотрел и сжимал губы в тонкую сосредоточенную полосу. Мегуми перевел взгляд на Годжо и понял, что тот тоже заметил Двуликого.

 – Итадори, усиль-ка контроль, – протянул он, складывая на груди руки, и Мегуми заметил, как Сукуна моргнул и уставился на него, привычно растягивая в оскале губы.

      Юджи опомнился и шлепнул себя по щеке, оставляя чистую кожу, а Мегуми невольно переглянулся с Нобарой, поймал ее взгляд, напряженный, глубокий, как у человека, которому есть, что скрывать. Они будто переговаривались глазами, послали друг другу зашифрованную пантомиму; письмо, начертанное пульсацией их сосудов в глазных яблоках – как азбукой Морзе.

      Сукуна вылезал на лице и руках Юджи, но вел себя тихо, оставался просто наблюдателем до поры до времени, позволяя себе большее только на ту отвратительную минуту: напоминал, как жутко черные полосы могут расчерчивать кожу; какими острыми бывают его зубы, вылезшие на ладони, кусающие ягодицу; показывал, что можно опрокидывать их на кровать, утыкая лицом в подушку или ложиться на их колени – видимо, под настроение. Делал, что хотел, не давая ни опомниться, ни защититься, ни достойно ответить.

      В их с Нобарой взгляд встрял Юджи, и глаза у него были такие же – как у человека, хранившего тяжелый секрет.

Годжо их убьет, если узнает.

И кончится это явно очень плохо.

***

      Итадори нервничал, когда упускал контроль, когда Сукуна упрямился и не желал убираться обратно внутрь. Как будто весь этот контроль был наносной, и то, что Двуликий не вылезает зависит только от желания и настроения самого Двуликого. Будто блажь, пыль в глаза, жалкое одолжение – а на деле Юджи, как шаман, гроша ломаного не стоит, и остается только скалящийся, не убирающийся обратно рот, говорящий гадости. В такие моменты всегда становилось очень страшно. И, надо отдать должное предосторожности Сукуны – такие моменты возникали только, если Итадори оставался один. Гаденькая душонка древнейшего проклятия – пакостить и ерепениться, пока никто не видит.

– Отвали, – глухо произнес Юджи, чувствуя, что еще немного и у него начнут позорно дрожать руки. Сукуна уже минут пятнадцать не убирался, и Итадори уже исколотил себя по щекам как мог.

– Ты жалок, дружочек, жалок. Какое извращение, – говорил Сукуна, и голос его скрипел, и отдавался головной болью в затылке, – Думаешь, я не чувствую ничего? – я сижу у тебя в голове. Я вижу тебя изнутри. Тебе же хочется! Так хочется!

Юджи устало прислонился лбом к прохладной дверце холодильника, и зажмурился, крепко, сильно, стыдно, потому что Сукуна, будь он еще тысячу раз проклят, был прав.

– Хочешь знать, что ты пропускаешь? Что я делаю? Что делают они, когда я их трахаю? Как смотрят? Как твой дружок стонет на моих пальцах, а девчонка запрокидывает голову, подставляя шею?

– Отвали от меня, – прошептал Юджи, пытаясь тщетно собраться и вернуть контроль, – Не будет тебе никакой сделки.

– Тогда так и будешь возвращаться, как рогоносец-муж к своим супругам, – усмехнулся рот на щеке, скашивая глаз, будто пытаясь высмотреть его эмоции, – Так и будешь смотреть, какие они раскрасневшиеся, как пылают их глаза – и не знать, что происходило, пока тебя не было.

– Они мне все рассказывают.

– Они не рассказывают и толики того, что я с ними делал.

      Юджи стиснул зубы и ударил себя по щеке так, что зазвенело в голове. Но Сукуна убрался внутрь с хохотом. Довольный собой, что извел его нервы, он растворился где-то в сознании, где-то в глубине сосуда, чтобы снова выползти, когда захочется. В этом полном раздрае, Юджи едва заметил опустившиеся на его спину теплые, маленькие ладони. Нобара прижалась между лопатками щекой и прикрыла глаза.

– Что он хочет?

– Чтобы я заключил с ним сделку снова и продлил его время, – сдался Юджи, чувствуя, что сил отнекиваться уже не осталось.

– И давно он так тебя изводит? – спросила проницательная Кугисаки, потираясь щекой о ткань футболки. Итадори молчал, и она нахмурилась и чуть шлепнула его ладошкой, – Итадори, как долго?

– Уже неделю, – выдохнул Юджи, сдаваясь, и Нобара сзади вздохнула.

– Почему ты не сказал? Почему, когда у вас проблемы, что у тебя, что у Мегуми, я должна вас пытать, чтобы что-то узнать? – сорвалась она, снова хлопая его ладошкой, и Итадори втянул голову в плечи, тяжело и повинно вздыхая.

– Итадурок, – тихо произнесла она, и за ее словами Юджи почувствовал через футболку теплый поцелуй, – В следующий раз ты получишь гвоздь в задницу, если будешь что-то скрывать.

– Угу, – смирился Юджи, недоумевая, как она умудряется сыпать угрозами и одновременно целовать со всей нежностью.

      Нобара мягко погладила Юджи по спине и отстранилась, переключаясь на кухню: она нажала на чайнике кнопку.

– Тебе чай сделать? – спросила она, доставая кружки, пока чайник потихоньку начинал шкворчать.

      Она еще не успела переодеться, все еще была в школьной форме, но уже сняла пиджак, оставаясь в тонкой рубашке. Через белую ткань просвечивалось черное строгое белье, и Итадори невольно залип, прислоняясь виском к дверце холодильника. Когда Нобара недовольно и выжидающе посмотрела на него, Юджи вспомнил про вопрос и заторможено кивнул. Да, сделай чай.

      Когда чайник закипел, издал щелчок, и Нобара разлила воду по кружкам, вернулся после занятий Мегуми. Он быстро окинул их взглядом.

– Нобара, уйди с кухни, – буднично сказал он, и Кугисаки скорчила рожу.

– Да, я всего чай сделала!

– Нобара…

– Только чай. Заварка, кипяток, два кубика сахара – всё! Зануда.

Мегуми только вздохнул. Заглянул ей через плечо.

– Чай заваривают при шестидесяти-семидесяти градусах, – терпеливо произнес он, – А у тебя чайник только вскипел.

Нобара шумно задышала и повернулась, едва не сталкиваясь с ним носами.

– Я тебя сейчас гвоздем…

– Господи, вы просто не представляете, как я вас люблю!

      На них налетел Юджи ярким, счастливым ураганом, схватил их обоих в охапку, сжал так, что вышибло дух и начал целовать, по очереди каждого, пока не остались только они, а чай и перегретая вода не были забыты.

      …в стандартной чугунной эмалированной ванне они умудрились уместиться второем, наплескав пеной на пол и торча коленями из воды во все стороны. Широкий крупный Итадори с одного края, длинноногий Мегуми с другого, и маленькая Нобара между ними, чуть облокачиваясь на ноги Юджи. Маленькие люди вообще очень компактные, они как-то умудряются складывать свои конечности так, чтобы умещаться в любое доступное пространство без затруднений – как кошки.

      Из-за того, что Итадори перевернул в воду весь флакон пены, вокруг напузырилась тьма тьмущая так, что от нее уже некуда было деваться. Сплошные шапки, белым бело. На волнующейся воде, в волосах Нобары, на вымокшем коврике на полу, на голове придуривающегося Итадори, водружившего на себе особую пенную конструкцию, которая все равно опадала и сползала ему на лицо, заливая глаза и рот.

      Нобара хохотала, прижимаясь полубоком к колену Юджи, ощущая ступнями ноги Фушигуро, и от того, что они все так невесомо касались друг друга, совершенно обнаженные под водой и шапками пены, собиралось предвкушающее тепло внизу живота.

      Мегуми задумчиво умиротворенно жмурился, наблюдая за катавасией, как эти двое пытаются играть пеной в снежки, и едва заметно улыбался одними уголками губ. Нобара посмотрела на него, хмыкнула и запустила комком пены.

      Вода колыхалась маленьким штормом. Пена оказалась даже на полочках для бутылок с шампунем. Мегуми смотрел, как при резких движениях Нобары, ее грудь обнажалась над пеной, и на фоне всего белого ярко выделялись маленькие розовые соски.

      Фушигуро стер с щеки пену, попавшую после броска, и, обхватив Нобару за пояс, притянул к себе спиной, укладывая ее в кольце рук. Она взвизгнула, но затихла, укладываясь на него, и их колени теперь выглядывали из воды совсем рядом. Фушигуро кинул взгляд через округлое плечо, и посмотрел в искрящиеся глаза Итадори.

      Тот улыбнулся и сдул с ладони маленькие пузыри, которые больше походили на мелкую икру и суетливо разлетелись во все стороны. На тыльной стороне его ладони медленно расплылся в оскале знакомый рот. Пару пузырьков лопнули прямо над ним и окатили тонкие жесткие губы бризом из синтетической клубники и мыла. Сукуна скривился и проговорил, с раздраженными рычащими нотками в голосе:

– Ну, что устроили, что за детский сад?

      Нобара закатила глаза и, поддавшись какому-то безбашенному порыву, схватила Юджи за запястье и сунула его руку в ванну.

Юджи заржал, из-под воды и пены забулькало гневом и возмущением, а потом затихло.

– Утоп, что ли? – весело фыркнула Нобара, но в ответ на ее слова, рот всплыл на щеке Итадори, продолжая отфыркиваться и отплевываться.

– Да я! Да, я вас всех!..

      Нобара захохотала, едва не сползая по груди Фушигуро вниз, и спиной чувствовала, что он тоже смеется. Открывшийся красный глаз, выскочивший на коже Юджи как фурункул, вперился в них недовольно и оскорбленно.

– Это называется ванна и пена, и купания, ты, тысячелетний зануда! – сказала Кугисаки, наклонившись вперед, к Юджи, и попытавшись сжать губы Сукуны двумя пальцами, как прищепкой.

      Его глаз жадно хлестнул по выскользнувшей из пены груди. И рот втиснулся внутрь быстрее, чем она успела его коснуться, а вскоре исчез и глаз, окинув их всех странным взглядом напоследок.

Юджи машинально потер места, через которые выглядывал Двуликий, и пожал плечами, удивляясь такой быстрой капитуляции, хотя обычно он язвил и цедил яд еще долго прежде, чем уйти.

      Нобара выдохнула и, коротко чмокнув Юджи в щеку, легла обратно на Мегуми, который нежно обнял и прижал ее к себе.

Фушигуро провел под водой по мягкому животу и скользнул пальцами вниз, касаясь клитора, настойчиво обводя его по кругу. Нобара закусила губу и резче выдохнула, поворачивая голову.

– Мы же хотели вымыться.

– Тогда надо было идти по отдельности, – пробормотал Мегуми, утыкаясь носом её в волосы, – Не могу терпеть, когда вы такие…

      Она хотела съязвить по поводу «таких», но Фушигуро погрузил пальцы практически до костяшек, и все слова как-то отпали за ненадобностью.

…и все-таки ванна была мала для них троих. Чего-то больше, чем просто потискаться, у них не вышло – они только воды больше наплескали на пол, да раздразнили возбуждение до боли, до слепого желания вылезти, наконец, и сбежать прямо голыми в юджину спальню.

*

      Свет не зажгли – Нобара, поправляя еще не высохшие на концах волосы, решила, что возьмет коробки с настольными играми на ощупь – благо прекрасно ориентировалась в своей комнате, а из коридора через открытую дверь добивало достаточно света. Юджи сзади чуть охнул, явно вписавшись мизинцем об ножку кровати. Кугисаки усмехнулась, и собралась уже нагнуться к тумбочке, как чужие руки закрыли глаза. Улыбка сама растянула губы, но потом померкла, когда странное, не понятно откуда вылезшее сомнение, царапнуло что-то изнутри.

– Ты не Юджи, – твердо произнесла, сама удивляясь, что получилось почувствовать Сукуну практически кожей, просто от того, что он встал за ее спиной и слегка коснулся ее.

– Верно, – усмехнулся он, и у Нобары пошли мурашки от того, как его дыхание коснулось местечка за ушком. Дальше коснулись жесткие губы, – Проницательная девочка.

      Он уже убрал руки от ее глаз, провел по талии, потом животу, на грудь, плавно поднимаясь выше и опуская ладонь на судорожно сократившееся горло, продолжая мелко целовать висок. Нобара прикрыла глаза, стараясь расслабиться, представить, что это Юджи или Мегуми, но их невозможно было перепутать. Понимание, что это Сукуна, вытеснять не получалось. А еще вылезло дремлющее любопытство.

– Почему ты согласился на мою сделку? – спросила Нобара, когда ей убрали в сторону влажные волосы и коснулись губами шеи сзади. Появившийся рот на другой ладони смачно засосал кожу на гортани, и Кугисаки дернулась от неожиданности, прикрывая глаза, пытаясь удержать сбившееся дыхание.

– Скучно, – шепнул Сукуна, – А вы занятные.

      От его второго рта на ладони ощущения были странные и медленно укладывались в голове. Нобару повело, и она едва не откинула голову ему на плечо, но сдержалась. Был бы это Мегуми или Юджи, она бы уже прижалась к ним всем телом, но это был Сукуна.

Он вдруг резко опустил руку, залез под резинку домашних штанов и белья и коснулся промежности.

– Мокрая, – довольно осклабился он, и Нобара распахнула глаза. Ей почудилось рычание, вибрирующее в его груди, которое она почувствовала лопатками.

      Она хотела что-то сказать, но ее там коснулся язык из ладони, провел, пробуя на вкус, и Нобара едва не выгнулась в руках проклятия. Сукуна ввел два пальца, вылизывая клитор, довольно дыша на ухо, и голова закружилась совсем. Оставалось признать, каким бы Двуликий не был – он определенно знал, что делать и делал это мастерски.

– Вкусная, – язык щелкнул по клитору, и Нобару перетряхнуло. На ухо гортанно тихо засмеялись.

– Стой, стой, стой, – зачастила Нобара, извиваясь, – Подожди, подожди…

– Нет у меня времени ждать. Пока что, нет.

– Не-а, даже не думай. Хватит с тебя и минуты, – еле выдавила из себя Кугисаки, чувствуя, как потрясающе его губы втягивают клитор, а потом мелко-мелко вылизывают, и как одновременно с этим в нее неспешно входят пальцы.

      Когда он вдруг убрал руку, Нобара не узнала свой голос – такого жалобного и жалкого поскуливания, она еще не слышала от себя. Она машинально вцепилась в его широкое запястье, поверх черной полосы, и Сукуна усмехнулся.

– А тебе, видно, минуты не хватает, – осклабился он ей на ухо, и от этого интимного шепота побежали мурашки, – Жаль прекращать, да? На самом сладком месте.

Она замотала головой, внутренне стараясь не думать над его словами. Влажные волосы мазнули по его щеке, от них доносился ягодный запах пены. Сукуна продолжал говорить, вкрадчиво, тихо, потираясь о мягкие каштановые волосы кончиком носа.

– Ты специально предложила эту сделку? – тебе же мало даже этих двоих. Ты же маленькая извращенка. Ты же все это первая начала. И как? Нравится спать с проклятием?

– Затк!..

      Она яростно обернулась, но Сукуна поймал ее подбородок, стиснул крепкой хваткой и накрыл ее губы, сразу проскальзывая языком, не нежничая. Просто взял свое. Чужой рот будто попытался сожрать ее. Нобара стукнула его кулаком по плечу, но бестолку.

      Поцелуи Сукуны были колючие, будто прожженные солнцем и ветрами. От них оставалась терпкая горечь, раскатывающаяся по небу и носоглотке так, что становилось тяжело дышать. Проклятая энергия покалывала пальцы, как легенькие ударчики тока. Нобара бы хотела всадить в Сукуну весь свой запас гвоздей, втыкать их по одному в плоть, рвать испещренную метками кожу. Было бы не плохо делать это сейчас, прямо во время поцелуя. Ей казалось, Сукуна бы скалился, истекая кровью, и продолжал бы целоваться…

Когда поцелуй стал мягче, Нобара прикрыла глаза и вплела пальцы в волосы Юджи, массируя затылок.

– Юджи, Юджи, Юджи, – зачастила она, утаскивая его на кровать, – Пожалуйста, пожалуйста… Этот козлина!

      Возбудил, поигрался и бросил, и теперь понятливый Итадори встает на колени между ее ног и суетливо стаскивает с нее штаны сразу с бельем. Юджи, мягко улыбнувшись, подтянул ее к себе ближе, и она плюхнулась на покрывало спиной и закинула ноги ему на плечи. От первого же касания языка, Нобару выгнуло дугой.

О том, что говорил Сукуна, думать не хотелось.

*

      Итадори, нежась, целовал живот. Нобара раскинулась тяжело дыша, смотрела невидящим взглядом в потолок, а потом протянула к Юджи руку и забралась пальцами в волосы.

– Я отвратительна, – сказала она, – Я во всем виновата. Втянула вас в этот кошмар.

Она провела ладонями по лицу, но сверху навис Юджи и поймал ее руки. Поцеловал каждую – запястье, где бился заполошный пульс, центр ладони, пальчики.

– Я боюсь, что то, что он говорит, может быть правдой. Я не хочу об этом думать, – сказала Нобара, – Гвоздь же ему в ухо! Сукин сын!

– Тщщщ, – протянул Итадори, мягко целуя ее в нос, – Это же Сукуна, он много чего болтает. Он пытается нас сбить, чтобы мы делали, что он хочет. Это всего лишь болтовня.

– Самое противное, что он еще и все слышит, – с досадой поморщилась Нобара, а потом рявкнула, – Вот и иди нахер, доисторичекая козлина!

Юджи рассмеялся, снова чмокая Нобару в нос. Мегуми их так и нашел – в утешающих объятиях друг друга. Он привалился плечом к дверному косяку и вздернул бровь.

– Вот ведь кролики, – фыркнул он, – Мы идем, наконец, играть в викторину или нет? Вас только за смертью посылать!

***

      В уютной спальне горел только маленький ночник с ровато-сиреневым абажуром, отчего свет был мягкий, приглушенный, располагающий к отдыху.

Сатору Годжо отдыхать не собирался. Плюхнулся на кровать и достал из кармана брюк простенький телефон-раскладушку и набрал по памяти номер. После нескольких гудков трубку взяли.

– Алло? – сонно спросили на том конце.

– Хей, какие люди на проводе! Ты там спишь что ли? – весело сказал Годжо, и в трубку обиженно засопели.

– Четыре ночи, Сатору. Четыре. Я тебе это еще припомню!

– Прости, – то ли честно, то ли наигранно повинился Годжо.

– Лучше скажи, что звонишь не просто, чтобы поболтать.

Губы сами растянулись в улыбке. Годжо удобнее устроился на подушках и вытянул ноги.

– Чтобы поболтать… о деле, – хитро начал он, и трубка выжидающе умолкла, явно собравшись и перестроившись на рабочий лад, – Я по поводу одного фактора, который мы не учли. Сегодня вдруг подумал. Чё мы будем делать с Сукуной?

      Пока трубка раздумывала, к Годжо под бок приползла Сёко и сложилась калачиком, устроив голову у него на коленях. Сатору запустил руку в ее волосы, массируя кожу головы. На том конце связи наконец заговорили.

– Да, слухи такие ходят, что Двуликий возродился. Мои люди доносили, что есть сосуд, но сам он еще не обрел полную силу. Но доказательств нет, только городские сплетни.

– Это правда, – кисло сказал Сатору, – Он правда возродился. И, в общем-то, он сейчас в техникуме, под моим контролем (насколько вообще можно так сказать о самом могущественном проклятии всех времен).

Трубка ошарашено замолкла, а потом затараторила.

– Так, так, так, Двуликий, Двуликий, сейчас, надо подумать, – Человек явно зажал телефон между плечом и щекой, потому что послышалось сдавленное шуршание, и снова шуршание будто он поднялся над рабочим столом с цветными картами и схемами и перебирает бумаги.

      Годжо помнил этот стол и кабинет, и долго мучил Человека шутками о злодейском логове, когда впервые там оказался. Теперь смешно не было, потому что трубка цыкнула и с сожалением произнесла:

– Как не вовремя.

– А что в жизни происходит вовремя? – заметил Годжо, поглаживая Сёко по голове. Она, пусть и прикрыв глаза, но вслушивалась в их разговор.

– Мне некуда его запихнуть, ни в какую группу! – расстроилась трубка, – И если он вдруг начнет свою игру, весь наш план полетит прахом. Я надеюсь, о его возвращении знают минимум людей. Годжо? Ведь минимум?

– Насколько это возможно, – сказал Сатору, – Но все маги в курсе.

– Хотя слухи уже пошли… – будто не слушая его, начала рассуждать трубка, – Если будут доказательства, что он возродился, и проклятия об этом узнают…

Годжо невольно сглотнул, буквально кожей ощущая, как Человек на том конце страшно до трясучки паникует.

– …это опять будет великая война, как тысячу лет назад. Нет, нет, нельзя этого допустить, когда мы почти у цели. Сатору, нельзя допустить!

– Мы не допустим, – серьезно сказал Годжо, – Совет хочет его уничтожить, когда он поглотит последний двадцатый палец. Не будем им мешать.

– Хорошо, – выдохнула облегченно трубка, – Хотя иметь такого союзника было бы еще лучше, выгоднее. К нам бы потянулись. Даже жаль, но это все равно слишком опасно.

– Он не контролируем, – категорично отрезал Годжо, – Я видел его, это дохлый номер, проигрышный вариант. Ни о каком сотрудничестве не может идти и речи. Лучше убрать его с дороги, когда будет такая возможность.

– Да. Да. Так будет лучше. Это все новости?

– Да. А, нет. Нет, – быстро исправился он, когда Сёко на коленях завозилась и подняла руку, – Иери хочет поболтать.

Сёко повернулась на спину и взяла телефон.

– Привет.

– Привет, – очень бережно ответила трубка.

– Рада тебя слышать. Прости, что разбудили.

      На том конце с нежностью засмеялись, что все нормально, все хорошо, что можно звонить в любое время, всегда. Сёко улыбнулась, взглянула снизу верх на усмехающегося Сатору, и переплела с ним пальцы.

– Слушай, ты посмотрел то, что я тебе прислала? То, что у меня получилось, – спросила она, припоминая, что передавала с Мигелем документы. Как-то так вышло, что результаты исследований над проклятыми частицами оказались в тупике и не востребованы.

      Директор Яга отмахнулся, говоря, что дел у него и так по горло и он посмотрит потом, и Сёко решила показать их еще и Человеку.

– Да, я посмотрел. Очень интересно, – уважительно сказал он, – Выделяют же белок или, не знаю, нуклеиновую кислоту. Почему бы не выделить проклятую энергию. Правда, я пока не знаю, как можно это практически применить или объяснить… я показал ребятам, они все в восхищении.

Сёко просияла. Трубка на секунду замолчала, будто на другом конце связи долго думали, а потом заговорила снова.

– Хотя, нет, слушай. Знаешь что сделай – испытай на клетке и живом организме, не знаю, крысе, мышке? Мне интересна совместимость. Сделаешь?

– Да, без проблем. Хотя я думаю, в чистом виде начнется некроз. Я попробую как-то модернизировать проклятую частицу. Навесить на нее защитные группы или загнать в комплекс, может в липид…

– Ты у нас гений, ты и думай, – засмеялась трубка, и Сёко засмущалась:

– Гений, скажешь тоже…

       Хотя уже воодушевленно прикидывала в голове, что можно сделать, чтобы ткани при контакте с проклятой энергией в чистом виде не начали отмирать. Похоже, именно этот толчок ей и нужен был, чтобы распалить угасшее вдохновение.

      Они еще болтали. Под конец, когда у всех уже слипались глаза, когда уже пора было отключаться, Человек очень серьезно пообещал, что осталось совсем чуть-чуть. Надо только потерпеть.

***

      Уже не дремлющий, неловко растревоженный мир готовился к переменам.

      Это ощущалось в воздухе. В земле. В воде. В привычном пульсе людей, спешащих каждый день. Что-то неуловимое незримое сдвинулось, повернулось, как тысячи лет назад литосферные плиты устраивались на планете удобнее, нарастая друг на друга горами, расходясь, оставляя расщелины.

      Магический фон. Проклятая энергия, пронизывающая все вокруг. Это чувствовалось. Как меняется прямо сейчас, перестраивается, перекраивает пространство, пробуждает дремлющие проклятия. Как будто невидимые нити магнитных полей земли вдруг повернулись и проложили себе другой путь. Что-то происходило, что-то надвигалось. Менялся баланс сил, остававшийся спокойно стабильным сотни лет.

      Это чувствовали шаманы, получающие больше вызовов, чем раньше; Сатору Годжо, щурящийся в темноту ночи, пытавшийся уловить что-то своими шестью глазами.

      Это чувствовал Сукуна, когда открывал глаз на щеке своего сосуда, смотря, как эти беззаботные щенки играют в карточки и кривляются, в то время как пространство и проклятая энергия вьются в наполненном переменами воздухе.

      Это чувствовалось во всем мире. В Америке, в Японии, в Польше, в Мексике, везде.

Это чувствовали в баре Дры Пши, залпом допивая последнюю на сегодня выпивку, чувствовал господин-Танаши, протирая тряпкой барную стойку.

      Это чувствовали проклятия, мелкие и слабые, которые вели носом и вылезали из всех щелей; и сильные и древние, которые недобро скалились, понимая, что скоро придет их время; и человек с узким лицом и черными волосами тоже это ощущал и тонко улыбался, зная, что все движется по плану.

      Фон проклятой энергии неукоснительно и незримо менялся еще с июня.

*

      …что-то выдернуло Юджи из сна, и, когда он сделал несколько шагов, наступил в лужу. Нет, понял он, оглядевшись, узнавая территорию Двуликого, не в лужу он наступил.

      Обувь промокла сразу же, и Юджи брезгливо передернул ногами, машинально пытаясь стряхнуть воду или жижу, которая была разлита во внутреннем мире, где обитал Сукуна. Потом плюнул и зашагал к башне из костей, зачерпывая кроссовками жидкость. Он очень надеялся, что не зачерпнет ошметки плоти или какие-нибудь измельченные кости.

Сукуна восседал на троне, на самой вершине, и смотрел с интересом, подпирая кулаком щеку.

– Оставь их в покое! – крикнул Юджи то, что уже давно хотел сказать, и Двуликий весело оскалился. Будто знал, что он придет именно за этим.

– Может быть, когда-нибудь… Ближе к двадцатому пальцу, но все равно вряд ли, – сказал он издевательски тягуче, но потом взглянул необычайно вдумчиво, – Знаешь, в чем плюс иметь в любовниках самое страшное проклятие всех времен? Когда запахнет жаренным, и я войду в свою силу – они, может быть, останутся живы.

      Юджи сцепил зубы до боли, но промолчал, выдерживая его насмешливый взгляд. Рывком он провалился в пустоту, обратно в обволакивающий сон, и открыл глаза уже на кровати, обнимая двух самых дорогих ему людей.

       Мегуми жался к нему во сне, будто восполняя привычную за день холодность и отстраненность, а Нобара отлежала ему руку, которую теперь слегка покалывало. Если бы можно было прижать их сильнее, крепче, защитить – Итадори бы это сделал. Он бы сделал все.

      Вслушиваясь в их дыхание, он на секунду, на самое быстрое мгновение позволил себе задуматься, что Сукуна может быть и прав.

Окончание главы