Эпизод 1. Срываясь в бесконечную пропасть

— Кэтсеро, ты уже уходишь? — громко спросила мама из кухни.

Я ловко засунул ногу в ботинок, помогая себе лопаткой и одновременно опираясь свободной рукой о массивную вешалку.

— Я уже обуваюсь!

[Послышались шаги]

Через несколько секунд, неспешно шаркая тапочками по полу, одетая в атласный халат золотисто-каштанового цвета, мама вышла из кухни и уже обычным тихим голосом продолжила:

— Не забудь: вечером приедет отец. Пожалуйста, не задерживайся после школы. Хорошо?

— Окей, я вернусь пораньше, — ответил я, завязывая шнурки, а после поднял голову и улыбнулся ей.

— Знаю я твоё «окей»… Опять ты с этим оболтусом после занятий в Икэбукуро пропадёшь… — она тоже улыбнулась и осуждающе покачала головой.

Под «оболтусом» мама, естественно, подразумевала Шина. Этот эпитет она частенько применяла не только к моему другу, но и ко мне. В этом слове скорее скрывалось больше любви и материнской заботы, чем чего-то хоть отдалённо негативного. Шин был частым гостем в нашем доме и считался практически членом семьи. Поэтому уже ничего удивительного не было в том, что он, вместо общепринятого обращения к взрослому человеку, своим басистым голосом фривольно называл маму… «тётушка Исикава-сан».

— Я серьёзно… сразу после школы домой!

Я цокнул ногтём о зуб в знак обещания и, закинув портфель на плечо, открыл входную дверь.

— Удачи! Передавай привет! — сказала мама уже в спину.

— Да-да… Привет братику Шину… — ответил я, переступив порог дома и подняв руку на прощание. — Я ушёл!

[Щелчок замка]

На улице было тепло, ветер почти не ощущался, а утреннее солнце играло своими бликами и лучами с деревьями и домами. Я шёл по мощённому цветной плиткой тротуару вдоль узкой двухполосной дороги, а по обе стороны стояли кирпичные и металлические заборы частных домовладений. Над многими заборами свисали ветви плодовых и декоративных цветущих деревьев, заполняя благоухающим весенним ароматом всю улицу.

«Я больше трёх недель не видел отца, а из-за специфики его работы только дважды по несколько минут поговорил с ним по телефону. Эх… Как же сложно! Он вечно, сколько себя помню, мотается по командировкам и учениям по всему свету. Неужели меня может ожидать подобное будущее? — вздыхая, размышлял я про себя, — Остался всего год до окончания школы, а я так и не решил в какой университет поступить, или хотя бы чем я буду заниматься. Впрочем, намёки отца не дают мне шанса, если я так и не определюсь… Да я сам толком не знаю, чего хочу! Ну не лежит у меня душа ни к каким профессиям! Ну не отличник я! Я не математик, не учёный, не физик, в конце концов, я не отличаюсь спортивными данными! НУ КАКОГО ХЕРА ВЫ ХОТИТЕ ОТ ОБЫЧНОГО МЕНЯ?! А-а-а?! Чёрт, ну почему жизнь имеет меня? Ну неужели я стану воякой, как отец?!» — после этой мысли я попытался сменить свою походку на строевой шаг, что меня самого же изрядно позабавило.

Была уже пройдена половина пути, и декорации богатого частного района стали сменяться более простыми домами и строениями, в некоторых из которых на первых этажах находились различные магазинчики и закусочные. Цветочный аромат весны постепенно исчез за пробуждающими аппетит запахами выпечки, свежесваренного кофе и рамена. Вокруг стало очень оживлённо.

«Ну блин… всё же, как я соскучился! Наконец-то мы нормально пообщаемся и проведём вечер как нормальная семья. Очень соскучился… НО! Лишь бы ты снова не стал меня мучить расспросами вроде: «А почему ты не задумываешься о будущем?», бла-бла-бла… «Кэтсеро! Тебе пора задуматься о жизни!», бла-бла-бла… «Кэтсеро, ты снова бездельничаешь с Шином и теряешь время на всякие глупости?», «Запомни сын! Если ты не определишься в жизни и профессии сам, то за тебя это сделает армия!»… бла-бла-бла… Тьфу! — в этот момент я скорчил рожу, как будто съел лимон, — Всё равно… жду не дождусь вечера, чтобы тебя увидеть… Может я реально такой непутёвый? НЕТ, НЕТ! Просто не реально от меня столько хотеть! Ну какая к чёрту профессия и армия?! Хотя… почти все мои одноклассники уже давно запланировали свою жизнь…» — опустив глаза под ноги, дальше я шёл в полной мысленной тишине.

До школы оставалось метров сто, когда позади послышались ускоряющиеся шаги, и не успел я обернуться или среагировать, как почувствовал уверенный удар ладонью чуть выше лопатки.

[Раздался громкий шлепок]

— И-си-ка-а-а-ва-кун! Чува-а-а-к! Я еле тебя догнал! Здорово, братан!

«Шин, бл*ть, ты такой беспечный и шумный… Хотя… как всегда…»

Передо мной стоял высокий, почти метр девяносто, худощавый молодой человек с жизнерадостным, добродушным взглядом и взъерошенными обесцвеченными по нынешней моде волосами. Школьная форма у него была помята, незастёгнутый пиджак и, в довесок, белая рубашка на выпуск. Выглядел он несколько старше своих лет и всё в нём, несмотря на патологическую неряшливость, излучало солидность, уверенность и какую-то положительную ауру.

— И тебе доброе, Араки-кун! — ответил я, разминая место шлепка.

— Как дела? Мамочка не отчитала тебя вчера? Ты так внезапно испарился… — в этой фразе всё было пронизано желанием посмеяться надо мной.

«Вот реально, зачем ты это вспомнил? Всю ночь, наверное, не спал бедолага, думал об этом… Как будто это первый раз…»

Действительно, мы с Араки вчера до поздней ночи зависали в Final Fantasy XXVI — популярной многопользовательской игре. Когда надеваешь шлем и погружаешься в мир фантазии, сложно уследить за временем и своими эмоциями. Что, собственно, и произошло: после моих полуночных выкриков, при очередном неудачном прохождении ультрасложного данжа, мама зашла в комнату и, сдёрнув с меня шлем, влепила мне… скажем так, вернула меня в реальность…

Почувствовав, что лучше не продолжать обсуждение данного эпизода, я улыбнулся и как ни в чём не бывало ответил ему:

— Нормально дела… ах, да… Мама передала тебе привет! Так и сказала: «Привет этому балбесу передай».

И тут Шина понесло:

— Ох! Ох! Тётушка Исикава-сан! Моя возлюбленная тётушка… Ах-х-х! Мне кажется, ты не договариваешь, хитрец! Наверняка тётушка передала мне и свой нежный пламенный поцелуй! — он зажмурил глаза и вытянул губы, изображая поцелуй. — Ох! А какие невероятно вкусные бенто она готовит, а мисо, а гюдон… м-м-м! Если бы ты не был моим другом, я точно увёл бы прекрасную Исикаву-сан у твоего старика!

От такой картины у меня невольно скривилась мина.

«Ага, как же… ещё и бенто, гюдон ему подавай…»

— Кстати…

— М-м? — Шин приблизился ко мне лицом, ехидно прищурив глаза и ожидая ответного подкола.

— Он сегодня приезжает…

Мои слова его несколько огорошили, лицо у него сначала стало предельно серьёзным, затем он почесал затылок и оскалился сродни идиоту.

— Ну насчет ГОСПОЖИ Исикавы-сан… старика… м-м-м… — он резко решил поменять тему:

— Послушай, я так понимаю, у тебя уже планы есть на вечер, как обычно, когда он приезжает?

— Ну да… Старая семейная традиция…

[Послышался школьный звонок]

Это был первый звук, означающий, что до урока осталось пять минут. Все ученики ускорили шаг, а те, кто были на велосипедах и самокатах, поспешили побыстрее их припарковать. Мы с Шином тоже двинули ко входу, однако мой друг демонстративно шёл в развалку, еле-еле переплетая ногами и засунув руки в карманы.

«Ему уже ничего не поможет…»

— Готов к чёртовой математике?

— Конечно, прям тащусь от удовольствия. Разве не видно по моей роже, что у меня проснулась тяга к знаниям? — сказав это, Шин положил свою тяжёлую руку мне на плечо и буквально втолкнул внутрь школы.

***

Шёл четвёртый по счёту урок. Лысоватый учитель с округлым лицом и в очках с толстенными линзами вальяжно расхаживал между рядами школьных парт и монотонно зачитывал раздел из учебника о периоде Мэйдзи:

— …удалось свергнуть власть Сёгуната Токугава и восстановить императорское правление. В результате этих событий, известных как «Реставрация Мэйдзи», в Японии была…

Большинство одноклассников, уткнувшись в тетради, старательно записывали даты и события. Я сидел у окна за предпоследней партой и смотрел краем глаза на плывущие по небу редкие облака, делая иногда вид, что тоже что-то записываю.

Было слышно, как позади Араки-кун шёпотом проговаривал некоторые фразы учителя. У него прекрасная память. Я думаю, что если бы не упёртость и порой наигранное разгильдяйство, то этот извечный пошляк мог бы стать лучшим учеником в классе. Даже когда он общался с моим отцом, то показывал обширные знания во многих сферах, порой тех, которые редко обнаруживают в себе более старшие подростки и студенты. Отцу всегда нравилось общаться с Шином и подчёркивать его неплохое и довольно перспективное будущее, если, конечно же, тот «возьмётся за ум». Араки рос в неполной семье, воспитывался матерью-одиночкой. Скорее всего мой папа был единственным взрослым, который вёл с ним серьёзные разговоры и, помимо нравоучений, искренне его хвалил и давал советы.

[Неожиданная пронзающая боль в голове]

«ЧЁРТ! Больно! Что…»

Моё дыхание вдруг сбилось, резко потемнело в глазах, а всё тело стало ватным. Голову как будто резко сжало гигантским прессом, а когда отпустило, слова учителя заглушил всплеск адской пульсирующей боли, сопровождавшийся звонким гулом, исходящим из всего окружающего пространства и изнутри одновременно. Сквозь мутную пелену перед глазами я увидел, как вены на моих руках вздулись и посинели, пульсируя в унисон, а из ноздрей пошли тонкие струи горячей крови.

«Господи, что это?! Что происходит? ЧТО СО МНОЙ НАХРЕН ПРОИСХОДИТ?! Как же больно…»

Я зажмурил глаза и схватился практически уже не послушными мне обеими руками за голову и взвыл на весь класс нечеловеческим диким стоном:

— У-А-А-А-А-А-А-А-А!

Нервная дрожь и отчаяние наполнили меня. Ножки стула, да и сам стул как будто исчезли подо мной. Теряя сознание, я начал падать, причём это падение длилось целую бесконечность. Мир остановился. Тысячи мыслей и обрывистых воспоминаний пронеслись подобно морской волне, и я грузно свалился на пол, подобно мешку с бататом.

***

«Что произошло? Где я?»

С огромным усилием я открыл глаза. Сначала в них ударил болезненный яркий свет от ламп, а затем сформировались силуэты белоснежных потолочных панелей. В голове оставались пост-болевые ощущения, во рту было сухо и ощущался металлический горький привкус. Раздражающий звук аппарата гемодинамики, прорывающийся сквозь остаточный гул в голове, закладывал уши.

— Кэтсеро! Кэтсеро, сынок, ты очнулся?! — послышался очень далёкий голос.

Картинка перед глазами начала проясняться, а гул постепенно проходил, одновременно с этим всё отчётливее и ближе слышался голос мамы.

— Кэтсеро, сынок! — уже чётко услышал я и почувствовал, как мою сырую от слёз руку сжимают её тёплые ладони.

— Мама… — едва смог произнести. — Что со мной? Где я?

— Не волнуйся, — это был голос отца, стоявшего рядом с мамой, — всё будет хорошо! Ты уже в безопасности, мы с тобой…

Я никогда не слышал, чтобы отец так разговаривал. Его голос всегда был звучным, чётким, с манерой речи честолюбивого и волевого человека. Сейчас же тон отца казался растерянным и подавленным, отчего у меня навернулись слёзы, а паника от пробуждения в неприятном и незнакомом месте сменилась какой-то нескончаемой грустью и тоской.

***

Прошло несколько дней, как я в палате. Белый потолок и противный, надоевший до крайней степени писк аппарата…

Родители практически всегда были рядом, иногда вместе, а иногда сменяя друг друга. На мои вопросы о произошедшем — все как воды в рот набрали. Неизвестность, вкупе с периодическими болями в голове и беспомощностью сильно удручали, а то, что предполагать ничего хорошего мне не стоит, понятно с одного взгляда на постоянно плачущую маму и поникшего отца.

«Бедные мама и папа, я даже не представляю, что сделать, чтобы вы не плакали… Сердце разрывается… Что? Ну что я могу сделать? Я не могу на это смотреть! Лежу здесь, словно овощ! Беспомощный грёбаный овощ! …и Шин… наверняка перепугался не на шутку. Думаю, весь класс был в панике… Паршивое состояние… Да что там состояние? ПРОСТО ПИ*ДЕЦ КАК ВСЁ ХРЕНОВО! А главное — ВСЕ МОЛЧАТ! Так обычно происходит, если человек одной ногой в могиле… Кто бы бл*ть сомневался! Походу, мне крышка… Конкретная такая крышка! — у меня по щекам потекли слёзы. — Как же обидно и жалко так рано умереть. Глупо… глупо и мерзко сдохнуть вот так вот, как овощ… на глазах у родителей… Я не хочу, чтобы они видели меня таким! Почему они должны страдать? Бл*ть, да я даже в туалет не могу сам сходить! Почему они должны видеть меня ТАКИМ?! Как же стыдно и больно… КАК НЕУДАЧНИК! Как конченый неудачник! Мои несчастные родители…»

— Папа, скажи мне… Только прошу, скажи честно, всё как есть: у меня какое-то смертельное заболевание? Я умру? — решился я спросить в очередной раз, пока мамы не было. — Я ведь наверняка знаю, что умру…

У меня снова навернулись слёзы. Отец грустно посмотрел на меня, достал платок и стал заботливо их вытирать.

— Ты сильный, Кэтсеро, я знаю, что ты уже вырос, и главное не сдаваться. Понимаешь? Главное всем нам… И мне тоже, надо сейчас быть сильным, чтобы сказать тебе правду… Мы очень любим тебя, ты знаешь: ты самое дорогое, что у нас есть с мамой. Ты прав, нельзя… это даже неправильно молчать… — отец взял меня за руку, затем, прикрыв свое лицо и всхлипывая, продолжил:

— Врачи говорят, что… у тебя какое-то новое заболевание, всего десяток случаев на всю Японию… Они пока не знают, как нам помочь… Никто не знает ни причин этой болезни, ни лекарства от неё… На данный момент лечения нет… они делают всё, что возможно. Прости…

«Так я и думал… ЧЁРТ! БЛ*ТЬ! НУ ПОЧЕМУ Я?! Стало мне теперь легче? ДА НАХРЕНА Я ЭТО СПРОСИЛ?! Я же сам хотел это услышать?! ДА?! Я хотел это услышать своими собственными ушами! А КАКОЙ, с*ка, ответ я ещё ожидал получить? Всё будет хорошо? Завтра ты встанешь и пойдёшь домой? Ага… сейчас бл*ть… встанешь и пойдёшь… С*КА! Я же знал, что я — не жилец… я знал на сто процентов!.. Чёртовых, вонючих, сраных СТО процентов! Так почему теперь пусто внутри, если я был готов к ЭТОМУ? Почему Я ТАК ЗОЛ? Надежда? Может всё равно, несмотря ни на что, я сомневался, что СДОХНУ? ИДИОТ! С какого ты думал, что тебе повезёт? Наивный дебил! НО… но я не хочу умирать… я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ! НЕ ХОЧУ! НЕ ХОЧУ! НЕ ХОЧУ!..»

— Спасибо, папа… — тихо выдавил я из себя, едва сдерживая в себе гнев и невероятную жгучую ярость.

«Будь всё проклято! Весь этот мир… Гори он синим пламенем! Боже! Почему ты оставил меня? Почему я умираю?! НУ ПОЧЕМУ-У-У?!»

Внутренняя злость кипела во мне. Я хотел встать и выкинуть этот чёртов аппарат в окно, чтобы он больше не пищал… разбить лампы, чтобы они больше не резали мне глаза. Сжечь, разломать до основания, стереть с лица Земли всю эту грёбаную больницу, из которой мне уже не выйти НИКОГДА. Но я не мог встать… Тело снова стало ватным, но уже от отчаяния и чувства обречённости. Нервное напряжение сейчас сжирало мои последние силы. Я остервенело стиснул зубы, так, что они чуть не сломались. Буря мыслей и проклятий, вопросов без ответов, и чёрная ненависть к судьбе ещё долго не покидали меня.

***

На следующий день меня навестил Шин. Наконец-то врачи разрешили ему посещение, и то, только по настоянию родителей. Когда он подошёл к койке, по его наполненным болью глазам я понял сразу, что он уже всё знает. Конечно, ему всё сказали… Он должен был знать. Все эти годы он был мне самым близким человеком. Мои дорогие, любящие родители и прекрасный, самый лучший друг на свете — единственное, за что сейчас я был благодарен моей короткой, угасающей жизни.

Мы общались часа три. Всеми силами он старался быть на позитиве и как-то меня подбадривать, даже умудрялся шутить в своей манере и улыбаться. Порой эта улыбка выглядела несколько натянутой, но реально — общение с Араки и эти улыбки на какое-то время вернули меня к жизни и отвлекли от дурных мыслей. Это были три часа счастья и свежего глотка воздуха. Я даже смеялся… Жаль, но наше время общения уже заканчивалось, как бы мы не желали обратного. И в конце у меня что-то противно и мерзко ёкнуло в сердце. Не знаю почему и как, но я почувствовал, что больше мы никогда не увидимся… Этим же вечером, я внезапно впал в кому…

***

Высокий мужчина в военной форме, увешанной наградами и орденами, с чёрной папкой под мышкой подошёл к массивной двери и нажал на её ручку. Дверь открылась, и он вошёл в просторный, светлый кабинет с большим окном: слева и справа стояли внушительные книжные шкафы из тёмного лакированного дерева. Посредине, в конце кабинета, располагался солидный дорогой деревянный стол, за которым, в кожаном кресле, сидел седовласый мужчина лет пятидесяти, с худощавым, изрезанным морщинами лицом и чёрными, словно бездна, глазами.

— О! Исикава-доси, я смотрю, твоя голова тоже заметно поседела, так и меня скоро догонишь! — мужчина встал с кресла и, обойдя стол, подошёл к вошедшему. — Здравствуй! Здравствуй, мой дорогой друг! Сколько времени уже прошло…

— Да, доктор Одзаки-доси… минуло уже много лет. Рад тебя снова видеть! Жаль, что наша встреча при таких обстоятельствах…

Они пожали друг другу руки. У хозяина кабинета выражение лица несколько изменилось с серьёзного на доброжелательное, слегка обмякнув.

Этими высокопоставленными и серьёзными людьми были никто иные как отец Кэтсеро, генерал Исикава Тэкео, и его однокашник по военной академии и старый друг — доктор Одзаки Норайо.

— Да, я понимаю, единственный сын, и такому случиться… — с негодованием произнёс доктор, — Его медицинская карта? — доктор показал пальцем на чёрную папку под мышкой военного. — Давай её.

Тэкео протянул папку, после чего доктор жестом предложил ему присесть за стол.

Прошло минут пятнадцать. Доктор Одзаки медленно листал страницы, внимательно вчитываясь в каждую строчку. Напротив, замерев, как ящерица в спячке, не смея прерывать тишину и даже ни разу не сглотнув слюну, скопившуюся комом в горле, с надеждой на него смотрел генерал.

— Ну, что скажешь? Есть ли шанс? Пожалуйста, скажи, что есть! Я прошу! — жалостливо спросил Тэкео и в его влажных, красных от недосыпания глазах прочиталась мольба.

Генерал Исикава Тэкео был одним из самых твёрдых и решительных людей, которых когда-либо встречал доктор Одзаки. И в первый раз в жизни доктор услышал жалостливую интонацию в таком «человеке-кремне». Нет, он понимал всю ситуацию: за свою медицинскую карьеру он слышал от других мольбы и просьбы сотни раз; видел, как люди ползали на коленях, умоляя помочь своим близким; реки слёз… Он понимал, но с другой стороны — это было несколько неожиданно, и у Норайо сжалось сердце от горечи и сочувствия.

«Хотя… что Исикава… Разве он может быть прежним и невозмутимым? У моего друга умирает сын… И сейчас я должен ему сообщить, что ничего не могу сделать… Какой же ты теперь для него друг…? Жалкий никчёмный старик Норайо. Прости меня, старина Тэкео… Прости…»

Доктор опустил глаза на стол и обратился по имени:

— Тэкео, это новое и редчайшее заболевание мозга и всей нервной системы. Оно не исследовано. Если сейчас рассматривать медицинское лечение, то его нет. Вообще никакого лечения нет. Ни у нас, ни где-то в мире. Прости, друг…

Генерал сидел молча, опустив безжизненный взгляд в пол.

«Всё! Это приговор! Если Одзаки так сказал… Кэтсеро! Сыночек… Неужели я больше ничего не могу? Какой я после этого отец? Я бессильный, беспомощный, никчёмный отец… — у Тэкео навернулись слёзы. — Почему? За что нам всем выпало такое испытание? Господи, в чём виноват мой сын? Почему Ты забираешь его у меня? ПОЧЕМУ ТЫ ТАК ЖЕСТОК?! В чём он виноват? Что это за такая проклятая болезнь, которую никто не может вылечить? Господи, ЗА ЧТО Ты хочешь убить моего мальчика?»

— Тэкео, — внезапно продолжил доктор Одзаки, от чего генерал подпрыгнул от неожиданности на стуле, — возможно… есть один вариант. Это не лечение. Вернее не лечение сейчас… сегодня…

— Что ты имеешь в виду? — в глазах генерала вновь затлели угольки надежды. — Говори!

— Наш центр… Мы проводим некие эксперименты. Ты должен понимать, что это не подлежит разглашению… Ты же понимаешь, да? — не дожидаясь ответа на свой вопрос, доктор стал говорить тише и медленнее:

— Я должен подёргать за ниточки там, — Одзаки недвусмысленно указал пальцем наверх. — Мне нужно получить разрешение. Понимаешь? Не только, чтобы это сделать, но и вообще рассказать…

— Продолжай!

— Могу лишь намекнуть в общих чертах… У нас есть возможность «сохранить» Кэтсеро до того момента, пока люди не научатся лечить это заболевание… И, возможно, ты больше никогда не увидишь своего сына, Тэкео. Прости. Я знаю: это звучит очень жестоко. Но учитывая характер болезни — поиск лечения может занять многие десятилетия… Это всё, что я могу сейчас сказать… И ещё раз: я не могу дать гарантии, что «там» дадут добро! Но я сделаю всё от меня зависящее…

После того, как Кэтсеро не давали и шанса, даже надежда на благополучный исход в несколько процентов, которую дал сейчас Одзаки, невероятно воодушевила Тэкео.

— Спасибо, Норайо… СПАСИБО! Я всё понимаю и не буду задавать лишних вопросов. Даже если, как ты говоришь, я больше никогда не увижу сына, но он будет жить… Я буду благодарить судьбу. Лишь бы он жил… Слышишь Норайо: ЖИЛ!

— Мне понадобиться несколько дней, чтобы уладить все вопросы. Придётся потерпеть… Я понимаю, что каждая минута на счету, но по-другому никак. Я надеюсь, что всё получится!

После разговора генерал вышел из здания НИЦ и на секунду замер на последней ступеньке. Он приподнял голову вверх и устремил свой взор куда-то за редкие, плывущие по весеннему голубому небу облака, и надел военную фуражку. Уголки его губ дёрнулись, и на суровом, истерзанном нелёгкой жизнью лице появилась улыбка.

***

К огромным массивным воротам в основании небольшой горы подъехали несколько автомобилей представительского класса. Впереди остановилась машина реанимации. После проверки документов, ворота медленно начали открываться, издавая глухой и очень протяжный скрежет. Колонна въехала в глубоко уходящий мрачный тоннель.

Через несколько минут спуска по шахте автомобили остановились на освещённой площадке с высокими сводами. По её периметру, в несколько ярусов, вырубленных прямо в скальной породе, соединённых лифтами и лестничными пролетами, располагались остеклённые этажи исследовательского комплекса.

Из автомобилей вышли: мама с осунувшимся лицом и заплаканными глазами, отец, Араки Шин и несколько высокопоставленных военных. Конечно же Шина не допустили бы на этот объект, если бы не протекция отца. Вообще, я сам вряд ли бы сюда попал, если бы не папа. Доктор Одзаки очень рьяно взялся за дело: он обошёл всё своё начальство, обил все пороги, но, к сожалению — везде получал отказ. И когда, как казалось, все возможности уже исчерпаны, один из непосредственных руководителей проекта обратил внимание на фамилию Исикава: «Хм… Исикава… не тот ли самый…?» С этой минуты всё и завертелось. Этот человек, как выяснилось, хорошо знает моего отца… высший состав армии… все друг друга знают, хотя, порой, и не в курсе, кто чем занимается. Вот и мой отец изначально даже и не догадывался, что оказывается сам лично знаком с руководством проекта. Но всё же… если бы не доктор… Вот так звёзды сложились в мою пользу.

— Здравствуйте, Исикава-доси! — приветствовал доктор Одзаки, подойдя к отцу. Потом повернулся к маме и, поклонившись, продолжил: — А также, уважаемая Исикава-сан. И, — затем он поздоровался с Шином:

— Араки-сан…

— Спасибо, спасибо, дружище! — отец сжал и начал трясти руку Норайо, едва сдерживая слёзы благодарности.

— Но, будет… будет… В итоге если бы не ты сам, то ничего не вышло бы… Это твоя заслуга.

— Не прибедняйся, Норайо!

Пока доктор Одзаки принимал на своей вотчине гостей, моё бессознательное тело, всё так же находящееся в коме, вытащили на каталке из реанимобиля и повезли «на криоген». Это был зал с низким потолком, очень широкий, настолько, что при его освещении не было видно противоположной стены. Рядами, куда-то вдаль, заполняя всё видимое пространство, располагались сотни, многие сотни капсул и резервуаров, как в фантастических фильмах на космических кораблях. Меня переложили в одну из таких капсул, и сотрудник начал подключать какие-то провода и трубки к моему телу.

Доктор Одзаки обратился к моим родителям и Шину:

— Друзья, вы можете попрощаться. У вас около трёх минут, и мы начнём.

Взявшись за руки, мама, папа и Араки подошли к моей капсуле.

— Возможно, если способ лечения появится в скором времени, то мы ещё увидимся… Мы будем ждать и молиться, Кэтсеро! Я надеюсь ещё тебя обнять… Мы будем ждать, когда ты вернёшься. Я клянусь, что всегда на столе будет стоять твой любимый собу. Однажды откроется дверь, и ты скажешь: «Мама, Папа — я дома, я вернулся!» Ты пройдешь на кухню и сядешь с нами за стол… Я верю, что ты, улыбаясь, снова будешь слушать мои нравоучения и смеяться… Но… но если даже нам и не суждено встретиться вновь, мы всегда с тобой… Мы тебя любим… Будь счастлив… Будь жив, Кэтсеро! — произнёс отец, и по их с мамой щекам покатились слёзы. — Прощай, сын!

— Прощай мой мальчик… мой милый мальчик… — мама положила руку на уже закрывшееся стекло капсулы и зарыдала, затем повернулась к отцу и, упёршись в его плечо, забилась в истерике.

Далее произошло совсем не предвиденное: чудак Шин бросился на капсулу и, крича на весь бесконечный криогенный зал, начал дубасить со всей силой по стеклу, да так, что сотрудникам пришлось его буквально оттаскивать… Даже тут он умудрился себя проявить…

— Кэтсеро! Кэтсеро, ты придурок! Ты идиот! Зачем ты оставил меня? Что я теперь буду делать? С кем я буду дружить? Нахрена мне вообще теперь ходить в школу, если тебя там нет?! Почему ты оставляешь меня? Мне теперь не с кем играть в эту долбанную игру, не с кем есть бенто на перемене, не с кем бродить по Икэбукуро… Ты чёртов лицемер! Ты оставил меня одного! ТЫ ЛЖЕЦ! Ты чёртов ЛЖЕЦ! Ты говорил, что мы друзья! Кто ты после этого? Какой ты друг? Ты кинул меня, сволочь! Почему ты так поступил со мной?! Ты оставил меня ОДНОГО…! Ты оставил меня совсем одного… Совсем одного…

[Внимание! Внимание! Проект «Лазарь». Всем покинуть криогенную зону! Начинается процедура погружения пациента номер сто двадцать четыре! Внимание! Внимание! Всем покинуть криогенную зону!]

Так Шин и мои родители проводили меня в неизведанный путь… И нам больше никогда не суждено было встретиться. Ещё долгие годы, ожидая меня, на столе теплились собу и рамен, которые так ни разу и не были съедены…